— Давай! — заорал энкавэдэшник.
— Мы не можем оставить этих людей, — сказала мама. — Дайте нам носилки.
Офицер только рассмеялся:
— Так понесёте.
И мы понесли. Двое мужчин из нашего грузовика несли Лысого — а орал он, словно резанный. Я несла младенца и чемодан, мама поддерживала Ону. Йонас с трудом тащил остальные наши вещи, ему помогала библиотекарша.
Мы дошли до платформы. Там хаос просто стоял в воздухе. Разлучали семьи. Дети плакали, матери умоляли. Два энкавэдэшника волокли куда-то мужчину. Женщина его не отпускала, и её протащили несколько метров — только после этого смогли отбросить ударами ботинок.
Библиотекарша взяла с моих рук младенца.
— Мама, а папа здесь? — спросил Йонас, всё ещё держась за подол её пальто.
Я задавалась тем же вопросом. Когда и где эти советские офицеры схватили моего отца? По дороге на работу? Или, может, возле газетного киоска в обед? Я всматривалась в толпы людей на платформе. Были там и пожилые люди. В Литве старость всегда была в почёте, а сейчас наших старичков и старушек гнали куда-то, словно скот.
— Давай! — Энкавэдэшник схватил Йонаса за плечи и куда-то потащил.
— НЕТ! — закричала мама.
Они забирали Йонаса. Моего красивого милого братика, который выгонял тараканов из дома вместо того, чтобы давить их, который отдал свою линейку, чтобы перевязать сломанную ногу надоедливому лысому деду.
— Мама! Лина! — махая руками, вопил он.
— Стойте! — закричала я и кинулась за ними.
Мама схватила офицера за одежду и заговорила с ним на русском языке — чётко и быстро. Он остановился и принялся её слушать. Мама стала говорить тише, спокойнее. Я ничего не понимала. Офицер дёрнул Йонаса на себя. Я схватила брата за другую руку. Он тихо рыдал, а плечи его дрожали. На штанах у него появилось большое мокрое пятно. Опустив голову, мой братик плакал.
Мама достала из кармана пачку рублей, осторожно показала её энкавэдэшнику. Он протянул руку и, дёрнув головой, сказал что-то маме. Она сорвала с шеи янтарный кулон и сунула в руку энкавэдэшнику. Но ему и этого, кажется, было мало. Тогда мама, продолжая говорить с ним по-русски, достала из пальто карманные часы. Я знала эти часы. Маме они достались от её отца, и на их золотой крышке с другой стороны было выгравировано его имя и фамилия. Офицер схватил часы и, отпустив Йонаса, принялся кричать на других людей.
Вы когда-нибудь задумывались о том, сколько стоит человеческая жизнь? В то утро жизнь моего брата оценили не дороже карманных часов.
8
— Всё хорошо, солнышко. У нас всё хорошо, — уверяла мама Йонаса, обнимая его и целуя в заплаканное лицо. — Правда, Лина? У нас всё в порядке.
— Правда, — тихо сказала я.
Йонас, всё ещё всхлипывая, закрыл руками мокрое пятно на штанах — ему было стыдно.
— Не волнуйся, дорогой. Переоденешь, — сказала мама, ступая впереди, чтобы закрыть его собой. — Линочка, дай, пожалуйста, брату пальто.
Я сняла своё пальто и передала его маме.
— Ты его совсем чуть-чуть поносишь.
— Мама, а зачем он хотел забрать меня? — спросил Йонас.
— Не знаю, ласточка. Но сейчас мы вместе.
Вместе. И теперь мы стоим на платформе посреди нехорошей суеты: я в ночной рубашке в цветочек, а мой брат в лёгком голубом пальто длиной почти до пола. Наверное, вид у нас был смешной и нелепый, но никто на нас и не взглянул.
— Госпожа Вилкас, скорее! — послышался гнусавый голос госпожи Грибас, учительницы. Она звала нас к себе. — Мы здесь. Быстрее, потому что людей разделяют!
Мама схватила Йонаса за руку.
— Идёмте, дети.
Мы пробирались сквозь толпу, словно лодка сквозь шторм, неуверенные, потонем или удержимся наплаву. Вдоль платформы, сколько мне было видно, стояли красные деревянные вагоны. Они были сколочены как попало и грязные — в таких разве что скот перевозить. К ним направлялись сотни литовцев с вещами.
Мама вела нас сквозь толпу, то подталкивая, то увлекая за плечи. Я видела побелевшие пальцы, которые сжимали ручки чемоданов. Какие-то люди стояли на коленях и, рыдая, пытались перевязать развалившиеся чемоданы верёвкой, а энкавэдэшники топтались по их вещах. Богатые селяне и их семьи несли головки сыра и вёдра, в которых плескалось молоко. Мимо нас прошёл какой-то малыш с колбасой длиной с него. Он уронил свою ношу, и она сразу же исчезла под ногами толпы. Какая-то женщина зацепила мою руку серебряным подсвечником, мимо пробежал мужчина с аккордеоном. Я подумала о красивых вещах, которые сейчас разбитые лежали на полу нашего дома…
— Быстрее! — крикнула госпожа Грибас, махая нам рукой. — Это семья Вилкас, — сказала она офицеру с записной книжкой. — Они в этом вагоне.
Мама остановилась перед вагоном и стала внимательно всматриваться в толпу. «Ну пожалуйста», — молил её взгляд. Она искала нашего отца.
— Мама, — прошептал Йонас, — это ведь вагоны для коров и свиней!
— Да, я знаю. Вот это приключение нас ожидает, не так ли?
Мама подсадила Йонаса в вагон, и тут я услышала плач младенца и стоны мужчины.
— Мамочка, нет! — сказала я. — Я с ними не хочу.
— Перестань, Лина. Им нужна наша помощь.
— А кто-то другой не может о них позаботиться? Нам ведь тоже помощь нужна.
— Мама! — Йонас беспокоился, что поезд может тронуться. — Вы же садитесь, да?
— Да, дорогой, садимся. Возьмёшь вон ту сумку? — Мама развернулась ко мне. — Линочка, у нас нет выбора. Если можешь, постарайся не пугать брата.
Госпожа Грибас протянула маме руки. А я? Мне ведь тоже страшно. Или это не важно? Папа, где же ты? Я оглянулась на платформу, где царил ужасный беспорядок. Мне хотелось бежать и бежать, куда глаза глядят, пока хватит сил. Я бы побежала к университету и стала искать там папу. Побежала бы домой. Просто побежала бы — и всё.
— Лина! — Теперь мама стояла передо мной и взяла меня за подбородок. — Я понимаю. Это ужасно, — прошептала она. — Но мы должны держаться вместе. Это очень важно.
Она поцеловала меня в лоб и развернулась лицом к вагону.
— Куда мы? — спросила я.
— Я пока не знаю.
— Мы что, должны ехать в этих вагонах для скота?
— Да, но я уверена, что это ненадолго, — ответила мама.
9
В вагоне было душно,
