Просто.
<i>Просто и доступно о жизни Харди Квинса в возрасте двадцати лет
Вообще-то университет Харди закончил в девятнадцать лет, шесть месяцев десять дней. Он был тогда совсем ещё зелен и не знал, что всё в этом мире достается за деньги (а то немногое, что нельзя купить, можно выиграть в лотерею, получить за красивые глаза -- или случайно, или незаслуженно, или потому, что так получилось).
Харди решил почему-то, что теперь он, магистр культурологии, ценен сам по себе, потому обрился налысо, собрал рюкзак и отправился на поиск приключений.
Его приключения начались, разумеется, с расквашенного носа. Дело было ещё на Бутанге, и даже не так далеко от Университета, чтобы всерьёз поверить, что может быть опасно. Что -- могут убить.
Харди, как водится среди всех зеленых и жеторотых, и не поверил.
А затем он проголодался, но в забегаловке, куда он попал случайно, кредитки не принимали. Принимали только медные и серебряные монетки, а золотые и платиновые не принимали, потому что местные завсегдатаи и денег-то таких в жизни не видали. Поэтому кредитку восприняли как оскорбление, ну и...
Харди пришлось голодать и некоторое время даже валяться в луже рядом с забегаловкой, потому что его в нее выпнули в связи с неплатежеспособностью.
Из лужи его, впрочем, довольно быстро подобрали, отмыли, накормили, а в качестве платы приняли чертовски хороший секс. Потому что -- ещё раз -- он был молод. И магистр культурологии. И впервые побывал в местах настолько диких, что там даже не принимали кредитки.
Это приключение научило Харди всему, в общем, что он и до сей поры знает о мире: деньги нужны всем и всегда, а лежание в луже иногда окупается. </i>
***
Он встретил своих хвостатых партнёров в ресторане для пассажиров первого класса -- и даже вежливо кивнул им. Они кивнули в ответ, синхронно, и благосклонно дернули хвостами. Однако к его столику не подсели и провести ещё какое-то время в их тёплой постели не предложили. Из чего Харди сделал вывод, что он -- развлечение на одну ночь, а не на две, как подумал сперва.
Или, может, их смутил Джона, построивший из салфеток модель пассажирского космического корабля третьего класса (это тот, в котором пассажиры катаются запаянными в анабиоз-капсулы). Модель вышла очень точная.
Харди издали любовался на фелинид, а те заигрывали с каким-то мужиком (судя по цвету кожи -- из миров Окраин).
Что ж.
Харди тогда принялся обдумывать свою грядущую монографию.
Он представлял, как однажды напишет: "У нас может быть две, четыре, шесть или любое другое четное или нечётное количество конечностей. Мы можем говорить вслух или общаться телепатически. Мы можем быть теплокровными млекопитающими или квазикремниевыми тетраэдроидами, но всегда и везде есть то, что нас всех объединяет. Универсальная частица культуры..."
Тут Джона хмыкнул с солидной долей недоверия, динамики перестали транслировать приятное журчание водяного оркестра, а вместо этого пощелкали и чуточку похрипели, и Харди было подумал, что это ещё какой-нибудь диковинный оркестр, но тут потребовали:
-- В связи с технической проблемой системы жизнеобеспечения в рекреационной зоне корабля просим пассажиров покинуть ресторан и немедленно пройти в свои каюты. Приносим извинения за доставленные неудобства. Обед будет подан непосредственно в номера по требованию.
И началась некоторая паника.
Харди не паниковал -- у него имелся свой собственный эвакуационный бот. Он с интересом наблюдал за тем, как паникуют другие.
Так вот, фелиниды Тэй и Лэй не паниковали тоже. Они тоже с интересом наблюдали.
***
Не было никакой проблемы системы жизнеобеспечения.
Харди это с самого начала знал, а потом какой-то испуганный официантишка, весь из себя зеленый то ли по расовой необходимости, то ли с непритворного испугу, подталкивал Харди к двери номера, а Джона требовал, чтобы вот его не трогали.
-- Скорее, сэр, скорее, очень опасно.
Харди ввалился в номер и приник спиной к запертой (снаружи!) двери.
Подергал для верности ручку -- нет, не отпиралась. Заблокирована. Ручки здесь были старинные, витые и латунные, а внутри-то все равно электронная начинка, но у Харди имелась универсальная ключ-карта. Впрочем, не было смысла.
Харди-то всё понял, а Джона только подтвердил:
-- Все врут. Они врут. Но боятся по-настоящему.
-- Да, да. Врут. Я только не понимаю, чего им нужно.
И отправился за свой шикарный стол, достойный монографии.
А Джона принялся слоняться по комнатам и ныть, что хочет в свой яблоневый сад или хотя бы "в красные фонари."
-- Что там, в Фонарях-то? -- рассеянно уточнил Харди, никак не приступая к статье, совершенно не способный от постоянного слоняния сосредоточиться.
-- Все занимаются чем на самом деле хотят. Из песка что-нибудь строят. Или фигурки из пластика лепят. Или трахаются. Но только если на самом деле хотят. Там есть мороженое.
-- О. Круто.
Харди думал вот о чём: там, за дверями номера, сейчас что-то вершится. Может, даже не только глобальное, но и почти историческое. Но вот что? Харди страстно желал принять участие (в исследовательских целях), и запертая дверь его весьма удручала. Он не сомневался: откроет ее -- и получит по голове тяжелым.
По крайней мере, обычно по морде или по голове получают самые резвые и любопытные. Настоящие исследователи медленны, мудры и осторожны.
Исследователи похожи на политиков, только политики врут, а исследователи врать не могут -- им это неприятно.
<i>Майкрофт Холмс, который Микаэль, граф Англси
У Харди Квинса есть старший брат, он граф. Граф -- это черта характера и свойство личности, он даже в детстве в пеленки не ссал, а делал соответствующие политические вложения.
И когда в третьем классе внезапно оказался замешан в некрасивом, но очень занимательном детском баловстве, с достоинством сообщил, что того требовала обстановка. Слово "политическая" не прозвучало, но невысказанным повисло в воздухе. Харди же тоже был в те времена много в чём замешан, и тоже весьма занимательном, но он это всё творил не заради карьеры, а удовольствия для.
Притом Микаэля нельзя было назвать лицемером, и даже не потому, что он искренне верил в то, что делал, и вёл себя соответственно. Просто оно... соответствовало его натуре.
Однажды Харди забрался на дерево -- высоко-высоко. Он собирался если и не достать до неба, то понюхать какое-нибудь низко пасущееся облако, потому что дерево, на которое Харди взобрался, называлось "нубес-де-трегадо-арболес", то есть "дерево, скребущее облака."
И вот Харди взобрался и махал руками, чтобы эти облака поскрести, а Микаэль стоял, задрав голову, далеко внизу и
