На нем, разумеется, не было ни облачка.
-- Привал? -- предложил через час приблизительно Лефорт, который, дьявол подери, до сих пор так и не вспотел, но Харди покачал головой.
-- Нужно идти. Нас ищут.
И Лефорт посмотрел на Харди как-то странно. В отместку Харди тоже посмотрел на Лефорта странным образом.
***
Есть правда времён помимо правды людей. И она говорит:
если думаешь, что мир твой кончен, ступай в пустынь;
и если алчешь мудрости мудрых и памяти помнящих, ступай в пустынь;
и если ум твой громок и смятен, ступай в пустынь.
Люди приходят и уходят, годы перекатываются подобно барханам, но всему и всегда есть ответ -- ступай в пустынь.
И коль не случится от путешествия пользы, то хоть возвращение будет приятным.
***
Ещё через час Харди решил, что глаза его обманывают. Но Лефорт остановился и прищурился. И Джона сделался чуть более осмыслен и тоже смотрел с надеждой -- там, впереди, маячило.
Может, груда камней. Может, развалины какого-то сарая. Но, понял Харди, там должна быть тень. И вот они шли и неотрывно смотрели на эту возможную, вероятную тень, и тень была для них пределом мечтаний.
Харди нашёл в себе силы усмехнуться. Тень. Совершенно бесплатно. Заслон от палящего солнца.
Лефорт покосился на него, но ничего не сказал.
Теперь казалось, что развалины эти -- невообразимо далеко и дойти до них в этой жизни не доведётся.
А потом они сделались больше, и больше, и...
Это были развалины, да, но отнюдь не сарая. Это были громады чего-то, в чём с равным успехом можно было бы распознать и храм, и дворец, и просто какую-нибудь городскую ратушу, но камень был стёсан ровно, надёжно, и до сих пор хранил старательно приданную ему форму. И тень, да, была.
Харди толкнул в эту тень Джону, упал коленями сам и достал фляжку с водой, намереваясь теперь наслаждаться.
Лефорт уселся рядом, прислонился к полуразрушенной стене.
-- Там дальше есть ступени вниз, можно было бы попробовать спуститься. Вероятно, там ещё прохладней.
Маленький пустынный скорпион -- ярко-оранжевый и совсем не угрожающий -- пробежал по ноге Харди. Тот проследил его путь с вялым любопытством.
-- Можно попробовать. Лефорт, а у вас имя-то есть?
Тот поднял брови и отхлебнул из своей фляжки.
-- Есть. Гарри. А вы, как я вижу, своё длинное имя подсократили.
Джона продолжал бормотать и в целом выглядел как-то не очень хорошо: бледный несмотря на жару и по-прежнему снулый, едва понимающий происходящее. И Харди его не чувствовал -- в смысле телепатических штучек. Тот имеет привычку шариться у Харди в голове, как у себя дома (и, кстати, нужно было сразу понять, что что-то не то -- там, на корабле). И нужно будет ещё рассказать ему на досуге, что есть такая штука, этикой называется...
-- Мне тоже не нравится его состояние, -- понятливо кивнул капитан Лефорт по имени Гарри. -- Возможно, доза снотворного была рассчитана неверно. В конце концов, медиков среди моей бывшей команды нет. Похоже на отравление. И вряд ли жара ему сейчас на пользу.
Пил, впрочем, Джона жадно.
А после принялись осторожно спускаться по ступеням вниз, в темноту, и веяло не просто прохладой, а -- могильным, древним холодом, но стало хорошо. Харди почувствовал, что наконец чуточку расслабляется.
А Джона остановился, упёрся локтями и отчаянно потребовал:
-- Ступайте в пустынь! Ступайте!
***
Гарри Лефорт в детстве мечтал стать частным детективом. Вообще-то он и слова-то такого не знал сперва, ему просто нравилось разгадывать загадки и находить потерянные вещи. Очень нравилось. Он искал случайно оброненные мамины шпильки для волос и отцовские пачки сигарет, завалившиеся за спинку сидения кара. Искал потерянные стилусы для одноклассников. Шарился по развалинам -- и там находил тоже. Всякие разные вещи.
Но он был мелкий сукин сын, который лез куда не следовало, поэтому однажды нашёл труп.
Это был труп женщины, терранки, и был он страшен и красив одновременно. И Гарри на него смотрел, смотрел, не мог отвести взгляда от лица, которого ещё не коснулось разложение.
А дальше он не помнил. Милосердная детская память вытерла из себя всё самое неприятное и непереносимое. Знал только: ничего хорошего дальше не произошло, терранка была любовницей местного мафиози, и семье Гарри пришлось бежать -- спешно и далеко, и осесть на самой окраине, и постоянно бояться, что окраина из "нашей" сделается "ихней", и "ихние" были страшны -- так же страшны, казалось Гарри, как лицо мёртвой терранки. Впрочем, "ихних" ему увидеть в жизни не довелось -- и очень, очень повезло.
Мариус стал "ихним" ровно тогда, когда Гарри отправили в интернат на Бутанге. Позже он получил сухое официальное письмо, распечатал на бумаге и много лет носил в нагрудном кармане форменной куртки.
С той поры Гарри сделался сам по себе и детективом стать больше не мечтал. Да, в общем, и не мог -- в интернате их натаскивали на личную охрану. Теперь он должен был научиться оставаться глухим и слепым к загадкам, которые выходили за рамки его прямых обязанностей. Должен был задавить живое любопытство и научиться изображать, что его здесь нет. Должен был быть готов работать прежде всего телом, а не головой и в случае чего собой заслонить нанимателя от выстрела.
Нет, личный телохранитель не должен был быть совсем уж тупым. Но и слишком умных в этом деле не любят. Не доверяют. Гарри это понимает: личный телохранитель -- человек нужный, но неприятный, поскольку никому не нравится провести всю жизнь будто бы в витрине. Вот телохранитель и должен производить впечатление пластигласовой стенки -- она есть, но абсолютно прозрачна и сама по себе не имеет никакого значения и никакой ценности, так?
Гарри не мечтал больше стать частным детективом, но и в прозрачную стенку превращаться было делом для него было сложным, мучительным. Он закончил школу с отличием, конечно, потому что куда ему было деться? Он во Вселенной у себя был один и только от себя зависел и перед собой только и отвечал.
По баллам диплома он прошёл сразу в третий круг личной охраны одного из членов Верхней палаты Парламента, и ему хорошо платили.
Было это лет уже тридцать примерно назад.
***
-- Так не годится, -- сказал Харди. -- В аптечке должен быть экспресс-анализатор. У него бред, вы видите, Лефорт?
Впрочем, спускаться не прекратил, но Джона
