Не знаю что это — сумасшествие или как еще назвать, но отчаянное желание чего-то большего впервые в жизни поселяется в сознании.
Мужская рука скользит по спине, впечатывает меня в себя с такой силой, что позвоночник едва ли не хрустит. Внизу живота стягивает истомой по причине каменной твердости, упирающейся мне в промежность.
— Ри, где ж ты была раньше, а?
Надрывный шепот обжигает шею. Чувствую укус на коже и не сдерживаю громкого стона.
Боже, я всегда умела остановить поцелуи с парнями, потому что продолжение казалось абсолютно ненужным и неважным. А сейчас понимаю, что мне хочется большего. Вот с этим самоуверенным психом, только что открывшимся с другой стороны.
Наглые пальцы ныряют под майку, задирают ее и ловят мою грудь губами прямо через кружевную ткань лифчика. Тело выгибает невидимой силой ему навстречу. Впиваюсь пальцами в короткие волосы и откидываю назад голову. Миллионы звезд на небе сияют так ярко, как никогда. До боли прикусываю губу и вновь нахожу жесткие губы.
— Рин, ты приехала?
Не знаю, к чему привело бы привело наше обоюдное сумасшествие, но знакомый голос, доносящийся из глубины дома, пробирается в сознание и швыряет плашмя на землю.
Внутренний голос жалобно вопит о том, что я лживая дрянь, предающая человека, два раза спасшего мою задницу. Совесть дубасит кулаками в почти захлопнувшуюся перед её носом дверь.
— Стой, остановись, — хватаю ртом воздух, дрожа от того, как наглые пальцы сдавливают мою талию. — Матвей, нет!
Отрывается от меня и сверлит прищуренными черными глазами, кремируя меня и не отпуская.
Господи, что же я делаю?
Желание оказалось настолько мощным, что я под воздействием выделившихся серотонинов едва не совершила самую ужасную ошибку. Кто такой Матвей? Сволочь, который уже завтра забудет обо мне. Получит свое и потеряет интерес. Какие бы скелеты не таились в его шкафу, надеяться на то, что он может чувствовать к девушке что-то помимо похоти — глупо. О семье он печется и заботится, но примеры поведения с девушками говорят за себя.
Ему нужен только секс. Не я с моими проблемами и тараканами. А мое тело, действующее подобно дезертиру, готовое сдаться его напору.
— Хочешь попытаться сбежать, Рина? Учти, если я догоню, то будет уже совсем по-другому, — от хриплого низкого голоса с угрозой меня почти растирает в порошок.
Спешно встаю с мужских колен и забираю шарф. Пульс шкалит, дыхание не в состоянии восстановиться.
— Я не собираюсь сбегать. И уж тем более мне не интересны догонялки. Меня ты вообще не интересуешь! Никак! Это все алкоголь!
Разворачиваюсь и на непослушных ногах делаю несколько шагов к дому. Навстречу выходит сонная Лана и приветливо мне улыбается.
— Когда ты приехала?
— Пару минут назад, — отвечаю, обнимая ее за плечи и разворачиваю обратно. — Пойдем. Почему ты проснулась?
— Услышала около бассейна шум.
Губы жжет, кожа в местах, грубо обласканных Матвеем, горит, а чувство вины раздирает изнутри. Поднимаясь по ступеням, слышу тяжелые шаги, а потом громкий хлопок дверью. Зажмуриваюсь, стараясь не думать куда можно ехать в такое время суток. Но так будет правильно. Таким, как Матвей, не нужны отношения. И уж тем более не нужна я. А мне не нужен он.
Телефон вибрирует входящим сообщением. Разблокирую и шумно сглатываю.
«Ненавижу, когда врут»
— Кто там?
Лана бросает взгляд на смартфон, который я тут же быстро блокирую. Откуда только номер взял?
— Никто, — маска с улыбкой на лицо, и как будто все в порядке.
Никто. Никто. Да, никто!
Глава 25
Матвей
Вколачиваю кулаки в отлетающую в разные стороны грушу. Удар. Еще один. Ногой. Шумно выдыхаю и стираю со лба пот. Меня кроет. Охеренно так кроет. Внутри монстр орудует. Черный и яростный. Хочется кого-нибудь убить.
— Кэш, здорова, — голос Рыжего приветливо звучит сзади. Оборачиваюсь и ударяюсь с ним плечами.
— Привет.
— Готовишься к бою? — Саня здоровается кивком головы с другими пацанами.
— Готовлюсь.
Утром позвонил Примат и предложил бой с Митчем. Обычно о боях предупреждают за несколько дней. В сегодняшнем спарринге должен был участвовать другой боец, но ему пришлось отказаться по независящим от него обстоятельствам. Хрен его знает что там за обстоятельства, но заменить выбывшего я не отказался. Настроение хреновое еще с ночи. Нужно выплеснуть это состояние и размазать чью-нибудь рожу. Митч для роли живой груши очень даже подходит.
— А ты чего пришел?
Рыжий пожимает плечами.
— А ты че против?
— Да нет. Думал, опять за Риной бегаешь, а ты решил и меня почтить присутствием.
— Ты че, Мот? Загоняешь херню.
Отворачиваюсь и дубашу по висящему кожаному снаряду. Сам знаю, что банально вымещаю на нем раздражение. Но эта дикарка из головы не выходит, мать ее. Вчера после того, как стерва кинула меня, швырнув слова в рожу о том, что “не интересую” ее, я погнал к Рыжему на хату. Он там как раз с телками двумя зажигал. Одной щедро и по-братски поделился. Только не помогло ни хрена.
Ни волосы жесткие каштановые. Не такие темные показались, как должны были бы быть. Грудь в ладони должна бы помещаться, а та вываливалась с разных боков. Талия шире, глаза не того цвета и кожа отвратительная. Все, блядь, не то. Суррогат дешевый в красивой обертке. Хотя кого я обманываю? Ни черта не такой красивой, как стерва дикарка.
— Сука! — шиплю сквозь зубы, разворачиваясь и ударяя с ноги по снаряду.
Под утро вернулся домой, а когда проснулся с дурной башкой, ее уже не было. Звонить не стал. Искать не в моих правилах. Вернется, тогда и поговорим. Я ей устрою “не интересен”. На кой хер врать, если далеко все не так? Не был бы интересен — не пила бы со мной и не делилась тем, чем уверен на двести процентов ни с кем еще не делилась. Да у меня самого кран как будто открылся вчера. Как шарф увидел Ксюшин, думал рехнусь.
Не хватает мне сестры. Сколько лет прошло, должно было бы уже отпустить. А хрен. Помню все, каждую мелочь, которая со временем должна была бы стереться и выдавиться под тяжестью новых событий. Моя же память уродливая садистка не дает забыть. Ксю была той, кто умел отдавать себя другим. Она и отдавала. Сначала маме и мне, а потом… потом начала отдавать всем вокруг, когда подсела на наркоту. Только даже тогда я не мог ее ненавидеть и осуждать. В силу возраста ничего не соображал. Это потом начал складывать два плюс два, но не обвинял. Наш отец никогда не давал никому из нас
