О том первом нашем свидании запомнилась сухая отрывистость речи, словно говорившей: к чему турусы на колесах подпускать? Вы же понимаете, что нужно? Тогда действительно друг друга с полуслова понимали. А нужно было, как выяснилось, составить сборник статей, посвященных разработке вопроса о мелкой земской единице. За этим бесцветным названием скрывался животрепещущий вопрос о крестьянском равноправии, о замене сельского и волостного крестьянского управления, сохранявшего еще чувствительные остатки крепостного права, всесословной ячейкой как основным звеном земского самоуправления. Князь обратился по надлежащему адресу – Лазаревский был несравненным знатоком и теории, и практики государственного права, он и выразил готовность написать для сборника теоретическую статью о самоуправлении, но от редакционной работы решительно отказался и, знакомя меня с Долгоруковым, сказал: вот как раз тот человек, который вам нужен.
В это время судьба послала мне в полном смысле незаменимого помощника по «Праву» – М. И. Ганфмана, молодого юриста, недавно приехавшего в Петербург из Казани с письмом от профессора Шершневича, горячо его рекомендовавшим. Но письмо оказалось лишним: внешность на меня всегда производила сильное впечатление, и какая-нибудь казавшаяся неприятной черта внушала предубеждение, которое трудно было преодолеть. Но все же мне кажется, что бывают люди, внешность коих как бы гарантирует их внутренние качества. К таким именно принадлежал Ганфман со своей красивой точеной головой, умными глазами, добродушной, мягкой улыбкой, преждевременной полнотой и неловкими, неуверенными движениями и жестами. Мы быстро сблизились, он стал членом семьи моей и преданнейшим заботливым другом. Естественно, что сходятся люди с противоположными свойствами, и его нерешительность была благодетельным противовесом моей импульсивности, от которой ему приходилось не раз незаслуженно и несправедливо терпеть. В «Праве» он начал работу с составления отчетов о сенатских заседаниях, и эти отчеты могли бы служить образцом сжатого, точного и яркого изложения решенной юридической контраверзы. Но главный, особенный талант его, которому соответствовала и душевная склонность, выражался в замечательном умении подать мудрый совет, и этот талант свидетельствовал о чуткой и трезвой ориентации в политической и общественной обстановке и о знании людей. Так мы и проработали с Ганфманом почти беспрерывно до эмиграции, которая развела нас в разные стороны. Скажу здесь, что теперь большим утешением служит воспоминание, как я всегда старался окружить себя людьми талантливыми, испытывал величайшее наслаждение, когда встречал их, мог схватить за шиворот и прикрепить к «Праву».
Когда я сообщил Ганфману о принятом предложении князя Долгорукова, он ужаснулся, но так как рассуждать было уже поздно, то мы и принялись за работу. Труднее было убедить редакцию «Права» связаться через этот сборник с земскими кругами. Решительным противником сборника выступил именно земский деятель В. Д. Кузьмин-Караваев, профессор уголовного права в Военно-юридической академии, состоявший тогда членом нашей редакции. Блеск военного мундира – полковника, а затем и генерала – создавал ему большую популярность в либеральных кругах, к которым он тяготел. К. К. Арсеньев говорил мне о нем как об отличном ораторе и публицисте. По-моему, он был лишь хорошим популяризатором чужих мыслей и страдал отсутствием всякой творческой способности. В конце концов удалось сломить его утомительное упрямство, и сборник вышел под заголовком: «Издание кн. П. Д. Долгорукова и кн. Д. И. Шаховского при участии газеты „Право“».
Вот он лежит передо мной, этот сборник, преподнесенный здесь, в Берлине, в подарок одним приятелем: читаю в оглавлении имена Арсеньева, Лазаревского, профессора Виноградова, профессора М. Ковалевского, В. Спасовича, В. Скалона. Боже мой, а статья о «Местном управлении в Древней Руси» принадлежит перу короля «красной профессуры» М. Н. Покровского – тогда лев еще возлежал рядом с ягненком. Сборник и впрямь удался на славу, всесторонне осветил поставленную тему, и успех книги был необычайным – так живо вспоминается удивление, которое вызывали телеграммы из разных захолустий, требовавшие немедленной высылки возможно большего числа экземпляров, и через две недели пришлось приступать к печатанию второго издания. Так ярко встают перед глазами все детали шумного успеха, точно вчера это было, но такая бездна вырыта уже между этим вчера и сегодня, что, держа в руках сборник, я не могу отвязаться от назойливо прокрадывающегося в память гоголевского Ивана Никифоровича, развешивающего во дворе свой старый скарб, чтобы его проветрить.
Долгоруков и Шаховской не были издателями за свой счет, а являлись представителями тогда еще совсем небольшого земского кружка, присвоившего себе название «Беседа», с которым мне вскоре довелось познакомиться. Шумный успех «Мелкой земской единицы» естественно породил желание продолжать это дело, и весьма соблазнительный материал давало созванное тогда Витте совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Выработанная совещанием программа вопросов передана была на места в губернские и уездные комитеты, которые отнеслись к поставленной им задаче с большой серьезностью, и труды комитетов изданы были в десятках томов, содержавших ценнейшие сведения об экономическом и политическом положении страны и, главным образом, деревни. Я предложил Долгорукову издать новый сборник, посвященный разработке затронутых в трудах вопросов, и был приглашен в Москву для подробного изложения членам «Беседы» намеченного плана.
Заседания происходили в великолепном старинном особняке князей Долгоруковых, в одной из комнат этажа, в которой когда-то Карамзин писал «Историю Государства Российского». Шаховской в своих воспоминаниях о Союзе освобождения утверждает, что вначале «Беседа» состояла из шести членов, в том числе пяти предводителей дворянства: я вспоминаю угрюмого фыркающего князя Волконского (Рязанская губерния), двух неуравновешенных сангвиников Н. Н. Львова (Саратовская губерния) и А. А. Стаховича (Орловская губерния) и близнеца Петра Долгорукого – Павла (Московская губерния), до курьеза похожих не только лицом, ростом, манерами, но и голосом, и почерком… Душевным складом братья, однако, очень разнились – Петр стал искренним демократом, у Павла были еще крепки его аристократические родственные связи. Но со времени войны он значительно опростился, а октябрьский переворот сделал его фанатическим врагом большевиков и заговорщиком, он провел всю Гражданскую войну на Юге России и в изгнании весь поглощен был задачей борьбы с советской властью. По мере же того, как борьба все больше вырождалась в слового-ворение, обострявшее внутренний разлад и распад эмиграции, князя Павла все больше охватывала тоска по родине, и он решил туда вернуться, не отдавая себе, по-видимому, ясного отчета, какие практические цели его влекут. Переодетый странником, он был на самой границе арестован, но, по счастью, не узнан и после нескольких дней пребывания во власти ГПУ препровожден обратно,
