И вот началась страда. Уже в 8 часов утра я был в редакции, чтобы подготовить выпуск вечерней газеты – надо было прочитать все, что принесла почта, просмотреть утренние газеты и дать их обзор, познакомиться со срочными рукописями. Только что работа закончена, начинают поступать корректуры из типографии, потом идет верстка номера. После часа дня я уезжал домой, чтобы к трем часам вернуться в редакцию для работы над завтрашним утренним выпуском. Но зато ночью редко приезжал, эта работа лежала на плечах Милюкова и Ганфмана, которые оставались в типографии до четырех и до пяти часов утра.
Газета названа была «Народная свобода», и самое название указывало на тесную связь с Партией Народной свободы. Поэтому вопросы программы определялись линией партийного поведения, и вообще на первый план победоносно выступила тактика. За первой всеобщей забастовкой, ликвидированной манифестом 17 октября, последовала вторая, несмотря на ее неудачу, провозглашена была третья, в Москве грянуло вооруженное восстание, крестьяне жгли помещичьи имения, возвращавшиеся из Сибири демобилизованные войска сметали все на своем пути, в казармах и на кораблях вспыхивали военные бунты, десятками ежедневно подстреливали и взрывали бомбами представителей администрации, а правые организации устраивали по всей России – в подозрительно однообразных формах – кровавые погромы евреев и интеллигенции. Спустя тридцать лет на собрании памяти А. И. Гучкова в Белграде В. В. Шульгин так и заявил, что «еврейскими погромами мы остановили первую революцию».
Администрация конфисковывала и закрывала газеты, запрещала собрания, хватала не только революционеров, но и вообще всех неугодных ей, а главное – держала, больше даже, чем дружественный, нейтралитет по отношению к громилам. В № 17 «Права» за 1906 год напечатана была составленная на основании документов министерства внутренних дел официальная записка, свидетельствующая, что манифест встречен был с радостью и уничтожил бы престиж крайних партий, если бы правительство проявило искренность. А оно, под главенством Трепова, всячески дискредитировало значение исторического акта и, напротив, подстрекало к насилиям, и уж тем паче не принимало мер к их прекращению. Такое поведение правительства «вызвало бурю негодования среди населения, которая совершенно смела первое радостное впечатление от чтения манифеста 17 октября».
Наша тактика при таких условиях неизбежно складывалась наперерез правительству и определялась непримиримой борьбой направо и дружественным вынужденным нейтралитетом налево. Левые принимали такое отношение без всякой благодарности, снисходительно, как нечто им должное. Я лично испытывал ощущение, что действую из-под палки и что свободного выбора нет, это ощущение вызвало неприязненное раздражение. Практическое испытание нейтралитета состоялось уже на втором номере газеты. Революционные партии, опираясь на типографских рабочих, предъявили требование напечатать манифест о финансовом бойкоте правительства – истребовании вкладов из сберегательных касс, отказе от платежа налогов и т. д. 1 декабря в безвкусном зале редакции «Нового времени», с простреленными во время семейной ссоры зеркалами, состоялось заседание редакторов газет, на котором единогласно постановлено было манифест напечатать, с правом по своему разумению так или иначе отнестись к его содержанию.
Благообразный старик А. С. Суворин непосредственного участия в обсуждении не принимал – он сидел у открытой в зал двери своего кабинета, и сын его Михаил то и дело подходил к отцу за указаниями, прежде чем высказать мнение «Нового времени». Тем не менее на другой день «Новое время» вышло без манифеста, и Витте потом поддразнивал меня, что Суворин оставил нас в дураках. А теперь из мемуаров Витте видно, что, узнав о предстоящем опубликовании революционного манифеста, он поздно ночью позвонил Суворину и, пугнув лишением казенных объявлений, добился бесцеремонного предательства. А газеты «дураков», в том числе и «Народная свобода», были закрыты, и через несколько дней я получил вызов к судебному следователю для допроса по обвинению по 129-й статье Уголовного уложения. Допросив меня, следователь спросил, могу ли я внести 10 000 рублей залога. Таких денег у меня тогда и вообще не было. Я предложил отпустить меня на несколько часов, но он и слышать не хотел и препроводил в Дом предварительного заключения. Но я просидел лишь несколько часов: Каминка, узнав о моем приключении, принес ценных бумаг на требуемую сумму, и меня отпустили. Газета стала выходить под перелицованным названием «Свободный народ», снова была конфискована, и так повторялось еще несколько раз.
А между тем «ушедшее» начальство уже возвращалось, под руководством П. Н. Дурново, обыватель же успел устать и остыть. Проппер считал, что слишком поторопился, и всячески саботировал. Когда 20 декабря газета вновь была закрыта, он заявил, что дальнейшее наше руководство грозит ему полным разорением, и мы беспрекословно ушли.
Сейчас же, однако, начались переговоры с разными лицами – помнится, было предложение и от Сытина, но на реальную почву их поставил богатый инженер-подрядчик и заводчик Ю. Б. Бак, еврейский общественный деятель. Он щедро субсидировал плохо конкурировавшую с «Новым временем» газету «Новости», из которой старались сделать противовес злобному антисемитизму Суворина. Среди бесчисленного количества других периодических изданий и «Новости» были в начале 1906 года закрыты, но Бак хотел продолжать издание и, опять через Ганфмана, пользовавшегося большой популярностью и любовью в газетных кругах, обратился к нам. Мы снова поставили условием, чтобы не было никакого преемства «Новостей», чтобы редакция составлена была заново и состояла в исключительно нашем ведении. Это вполне соответствовало и намерениям самого Бака, и он ни разу не сделал попытки вмешательства и вообще держал себя безукоризненно корректно. Известный художник Бакст начертил нам изящный оригинальный заголовок «Речь» – опять tout court[50].
Создание «Речи» мало чем напоминало рождение «Права». Его мы действительно долго вынашивали, тщательно каждую деталь обсуждали, над каждым выражением задумывались, каждую фразу отделывали. Теперь было не до того, стало некогда, серьезно думалось, что Россия потерпит урон, если сегодня не будет то-то и то-то сказано. Да и обсуждать было нечего – Конституционно-демократическая партия успешно оформилась и определилась, и ее положение направляло линию поведения газеты. С Милюковым никаких разногласий не было, я отчетливо сознавал превосходство автора «Очерков», он же глубоко прятал ученость, никогда не давил ею, а товарищеская простота, необычайная работоспособность и ровная уверенность пленяли и привязывали к нему. Он со
