Упоминание о так пленявшем меня Церетели заставляет задуматься над тем, что вот я уже подошел к концу трехмесячной страды, а говорил лишь безлично о Думе, не останавливаясь на людях, ее составляющих. Думаю задним числом, что это было не случайно. Конечно, зал заседания наполнен был человеками, но они как будто отрешались от себя, стирали свою индивидуальность, растворялись, превращаясь в толпу, и ее главным оружием было не слово, а крик, подчас и рев. Отдельные говоруны сумели и слово приспособить к такому превращению – на левом крыле Алексинский, на правом Пуришкевич состязались в быстроте, сыпали слова, накапливавшиеся в какую-то бесформенную несуразную кучу. А противовесом Церетели служил на правом фланге Шульгин – тоже с осторожными, размеренными движениями, отчетливой речью, произносимой вкрадчивым, буравящим голоском, напоенной ядом и приправленной змеиной улыбкой… Вся парламентская работа, имевшая целью влить в Думу холодную деловую струю и расчленить толпу на мыслящих людей, вся эта подготовительная работа в комиссиях спешно и настойчиво проделывалась кадетской фракцией. Чуть ли не во всех 34 комиссиях, сформированных Думой, председательствовали кадеты, они же были и докладчиками.
Но и внутри нашей фракции далеко не было принципиального единодушия. Сплоченной группой под руководством плотного, очень умного и рассудительного адвоката Н. В. Тесленко выступали москвичи, когда нужно было подчеркнуть первенство Первопрестольной, о чем они очень заботились и гордились, что и во Вторую Думу Петербург не мог выставить кандидата в председатели, что и во фракции председателем был москвич князь Павел Долгоруков, а на посту товарища Тесленко сменил меня.
Настойчиво щеголял радикализмом одесский адвокат, красивый, круглолицый брюнет О. Я. Пергамент, и его принципиальная непримиримость тем ярче бросалась в глаза, что она плохо гармонировала с широкими барскими замашками и обворожительными манерами. Переселившись в Петербург, мой бывший патрон Протопопов, у которого и Пергамент после меня состоял помощником, восхищался, как роскошно его питомец по сословию живет. В конце концов этот способный, влюбленный в легкую жизнь и избалованный ею адвокат запутался в личных делах и, вновь переизбранный в Третью Думу, не выдержал поднятой против него черносотенцами клеветнической кампании и отравился – его спасли, но через неделю он снова принял морфий и погиб в расцвете лет и сил.
Особое место занимал у нас новый на общественной арене человек – широкоплечий, высокий, с большой черной бородой Н. Н. Кутлер. До мозга костей закоренелый чиновник, в высшей степени добросовестный и толковый, он уже добрался до поста министра земледелия в кабинете Витте, который поручил ему составить проект частичного отчуждения казенных и помещичьих земель крестьянам за справедливое вознаграждение. Проект одобрен был кабинетом, но время было неустойчивое, в придворных сферах враги Витте ухватились за этот проект, чтобы уличить его в «социализме», а Витте не задумался свалить всю ответственность на Кутлера, который и должен был выйти в отставку. Я воспользовался этим, чтобы пригласить его в наш лагерь, он охотно откликнулся. Помню первый разговор по телефону. У телефона оказалась его жена. Она убедительно жаловалась на внезапную перемену судьбы, на обремененность большой семьей, «мал мала меньше, как же мне теперь накормить и одеть всех»… Но так сильно было влияние времени, так сметало оно все привычки, что в новой, совершенно чуждой ему обстановке добродушный Кутлер легко и свободно ориентировался, и отношения сразу стали простыми, точно мы давно уже знакомы. А нам он оказался исключительно полезным, как своей основательной осведомленностью в области государственных финансов, так и вообще отличным знанием всех деталей бюрократической машины. И после роспуска Думы он оставался неизменным, хоть и несколько тяжеловесным, сотрудником «Речи». «Опять кирпич!» – всегда говорил ночной редактор, когда приходилось включать в номер обстоятельную, монотонно убедительную статью Кутлера. После большевистского переворота он долго и многократно мыкался по тюрьмам и даже стоял на череде расстрелов, но и советская власть оценила его трудоспособность и добросовестность, и Кутлер сменил тюрьму на пост директора Государственного банка[64] и опять выполнял свои обязанности не за страх, а за совесть.
Следует отметить и оригинальную фигуру П. Б. Струве, ярко и разнообразно было экспансивное участие его в общественной жизни России. Автор манифеста о рождении и программе Российской социал-демократической партии, редактор либерально-буржуазного нелегального «Освобождения», создатель целого ряда недолговечных газет, во время революции директор департамента при Милюкове, в беженстве неудачно претендовавший на руководство правым флангом на позициях «неприятия революции». Впервые я услышал о нем вскоре после переезда в Петербург от К. К. Арсеньева. Сдержанный Арсеньев с восторгом рассказывал мне о блестящих способностях Струве и его изумительной эрудиции. Но он всегда читал по рукописи, без нее в публичных выступлениях производил впечатление беспомощности, которую подчеркивал резкими модуляциями голоса и суетливо-растерянными жестами обеих рук. Вся его нескладная фигура с русой, почти рыжей бородой и очень красивым высоким лбом пронизана была напряженностью. Дебют марксистов в периодической прессе оказался весьма неудачным – в основанный ими ежемесячный журнал «Начало» затесался некто Гурович, впоследствии разоблаченный как агент департамента полиции. Из-за полицейских преследований Струве уехал за границу и на несколько лет исчез с петербургского горизонта. Вернувшись в Петербург после манифеста 17 октября, Струве стал членом Конституционно-демократической партии и, хотя и был сотрудником «Речи», несколько раз пытался создать конкурентный ей орган («Дума», «Страна», «Слово»), обходя «Речь» справа, но все эти газеты долголетием похвастаться не могли. В Государственной думе Струве видной роли не играл, а после ее роспуска, сопряженного с окончательным разгромом революции и разочарованием в освободительном движении, возвестил необходимость сменить вехи. Под заглавием «Вехи» и вышел наделавший много шума сборник статей разных авторов, направленный
