Категорически опровергнув затем скабрезные слухи о роли старца во дворце, министр объяснил его влияние тем, что «Гришка поразительный гипнотизер. Сила его так велика, что ей поддаются и самые заматерелые филеры. На что уж эти люди прошли сквозь огонь, воду и медные трубы, а чуть ли не через каждые пять дней мы вынуждены менять их состав. Кроме того, на царя и царицу производит сильное впечатление его простая речь: они там привыкли слышать только рабское – „слушаюсь“ – и видеть вытягивание в струнку, когда же на таком фоне хитрый мужичок заговорит простым языком, это действует очень сильно. И наконец, как я вам сказал, умение останавливать кровь. Как же не испытывать к нему чувство благодарности! Вот и не удивляйтесь, что председатель Совета министров приказал мне охранять его, как зеницу ока, как высочайшую особу. Я попросил письменного распоряжения, мне не дали. Жаль! Был бы очень интересный документ. В конце концов, я мог бы прекратить всю эту историю. Вы знаете меня – я человек без задерживающих центров. Люблю такую игру, и для меня было бы все равно что рюмку водки выпить – арестовать Распутина и выслать на родину. Я лишь не уверен, что из этого выйдет: государь его может вернуть с дороги, могут за ним послать императорский поезд, могут сами выехать к нему навстречу, его и без того собираются переселить во дворец, чтобы гарантировать безопасность. Не будь войны, я бы все-таки решился, но теперь страшно компрометировать династию, я не беру на себя ответственность за возможные последствия. А между тем было бы чрезвычайно важно, чтобы сейчас его не было здесь, так как с наступлением весны ожидается оживление военных действий, и член шпионской организации здесь совсем лишний».
Мы еще подзадорили министра вопросом: кто же будет на его месте, не Белецкий ли? Хвостов быстро откликнулся: «Нет, вы напрасно противопоставляете меня Белецкому. Я им очень недоволен, он, как видите, не охранил моих интересов, но и там им недовольны, потому что он точно так же не сумел охранить Распутина. Распутин твердит: Хвостов убивец, один Степа (то есть Степан Белецкий) – хороший, но теперь и Степан ему уже не по душе. Нет, если я уйду, министром будет или сам председатель Совета министров, который этого добивается, или Ширинский-Шихматов».
Когда, провожаемые Хвостовым, мы вышли из кабинета, в приемной было очень много ожидающих и среди них тот самый генерал Спиридович, который, по словам Хвостова, назначен был для расследования. Фигура бравого жандармского генерала, стоявшего руки в боки как раз против двери в кабинет министра, создавала впечатление, что Хвостов уже находится под арестом.
Вернувшись домой и испугав жену возбужденным видом, я тотчас составил дословную запись беседы (она напечатана была в «Былом», а потом в «Архиве Русской революции»), умолчал лишь о наиболее резких выражениях по адресу царской семьи, а вечером в заседании общества прочел запись, которую тут же Суворин скрепил своей подписью. Через день-другой Хвостов был уволен, Белецкий назначен иркутским генерал-губернатором, а еще два дня спустя и он получил отставку.
Еще до увольнения Хвостова удален был и премьер Горемыкин. От Клячко мы знали о предстоящей его отставке, но, когда Горемыкина предупреждали, он лукаво улыбался и отвечал: «Еще подождете». Перед самым уходом он успел вырвать у начальника штаба Алексеева распоряжение, категорически воспрещавшее оставлять в газетах «белые места». Независимо от морального вреда и технически распоряжение убийственно отражалось на работе: чтобы выиграть время, мы обычно не ждали возвращения из цензуры корректурных гранок и вносили вынужденные поправки в уже сверстанный номер, а вычеркнутые строки изымали, оставляя пробелы. Запрещение пробелов требовало переверстки, что сопряжено с большой потерей времени и запаздыванием газеты. Поэтому, как только на месте Горемыкина появился Штюрмер, мы бросились к нему, он послал телеграмму Алексееву, и на другой день я был по телефону «обрадован» известием, что удалось отменить распоряжение, которое он по настоянию именно гражданской власти и сделал.
По уходе Хвостова Штюрмер захватил ведомство внутренних дел и оказался достойным преемником. Внешне он был полной противоположностью Хвостову. Высокий благообразный старик смиренно-усталого вида, с замедленными движениями и чуть слышной речью, точно превозмогавшей обет молчания, и покорно сложенные на животе руки словно насильно удерживались от осенения крестным знамением.
Штюрмер приставил к себе двух фактотумов[83] – Гурлянда и сотрудника «Нового времени» Манасевича-Мануйлова (Маска), бывшего вместе с тем и агентом департамента полиции. Друг друга они смертельно ненавидели. А Штюрмер в этой вражде, вероятно, и усматривал гарантию от неожиданности – если кто что-либо замыслит против него, другой тотчас донесет.
Двух сыновей своих Штюрмер назначил вице-губернаторами в занятые уже неприятелем губернии царства Польского с выдачей подъемных и прогонных на проезд туда. А через неделю перевел одного из сыновей в Курскую губернию с выдачей новых подъемных и прогонных, а для себя же самого потребовал, ссылаясь на высочайшее повеление, ассигнования в бесконтрольное распоряжение пяти миллионов рублей. Еще через месяц он занял пост министра иностранных дел вместо неожиданно уволенного Сазонова: чем яснее обрисовалась цель его стремления к власти, тем необъяснимее было предпочтение нового поста прежней должности министра внутренних дел, имеющего в своем распоряжении десятимиллионный секретный фонд. Что же это значит? Куда он метит? Неужели нужно ожидать крутого перелома в международных отношениях России? Приученное к самым невероятным сюрпризам общественное мнение не могло отвергнуть и такое предположение, и отовсюду стал ползти шепот о государственной измене.
К большому огорчению, и дружная семья «Права» стала проявлять трещины. С самого начала войны характер наших заседаний по четвергам резко изменился. Больше всех подавлен был Петражицкий. Еще бы! У него, все поставившего на карту права, война все отняла и бесправием грубо надругалась.
Только я начинал докладывать о поступивших статьях и проектировать содержание ближайшего выпуска журнала, Петражицкий со страдальческим лицом предлагал отложить этот разговор и сначала обсудить, что же
