На другой день я хотел уклониться от свидания, уверенный, что Протопопов забыл о своем приглашении, но секретарь министра позвонил и напомнил, что «Александр Дмитриевич ждет вас». Изящный, стройный, с медоточивой речью, Протопопов весь сиял и прежде всего счел нужным сообщить, что он «заступился за евреев», указал государю на их тяжелое положение, которое непременно облегчит. Я спросил, как он собирается выйти из запутанного положения, что намерен делать в первую очередь, на что, широко разводя руками, он торжественным тоном возгласил: «Принимать доклады и ставить резолюции!» А на прощание, крепко пожимая обе руки и возводя глаза кверху, совсем как провинциальный трагик, воскликнул: «Друг мой, пожелайте мне счастья!»
Еще через несколько дней правление общества явилось к нему официально, опять по делам цензуры, он выглядел еще более стройным и подтянутым в новехоньком мундире шефа жандармов, принял нас не в служебном кабинете, а в аляповатых роскошных частных апартаментах, начал беседу подчеркнуто запросто: «Ну, давайте курить и болтать. Знаю, чувствую – хочется вам спросить, почему я назначен? Государю императору (только в таком сочетании он говорил о царе) представлено было четыре кандидата. Ну так вот. Государь зачеркнул всех четырех и начертал фамилию своего собственного кандидата. Теперь давайте работать. Что сейчас всего важнее? Устранение продовольственных затруднений, не так ли? Возвращаясь из Ставки, я заехал в Москву, созвал наших Мининых – купечество, и они выразили полную готовность помочь. Мне, между прочим, сказали, что в Нижнем Новгороде продовольствия сколько угодно, но запрещен вывоз из пределов губернии. – К черту запрет! – Говорят: нельзя, приказ последовал от уполномоченного министерством земледелия, а он мне не подчинен. Вот как! Но чрезвычайная охрана в нашем ведомстве, выслать его в 24 часа из губернии. Знаю, знаю, – обратился он ко мне, – вы таких мер не одобряете, а вы – умница, что бы вы сделали?»
Я ответил, что такие меры могут только усложнить безнадежную путаницу. «Ну, нет, – и он изо всей силы ударил кулаком по мраморной доске стола. – Продовольствие должно быть, и оно будет, будет! А вас, друзья мои, я отстоял. Печать мне дорога, но не взыщите, Москвою я поступился. А лучше было бы, если бы всюду ввести предварительную цензуру».
Хотелось узнать, что постигло Москву, но тут разыгралась сцена, совсем как в «Горе от ума». Лакей почтительно стал докладывать, что супруга министра финансов «желает видеть его высокопревосходительство». Протопопов упорно не замечал его, а когда мы обратили внимание, он совсем вышел из себя, стал дико кричать на «челядинца», как смеет он мешать беседе, пусть доложит «Наталье Александровне». В дверях с робко отступавшим лакеем столкнулся «исполняющий должность генерала для особых поручений», Протопопов вскочил и потрясал кулаками перед носом генерала, но, услышав, что у телефона ждет военный министр, сразу снизил голос до умоляющего шепота и, беспомощно разводя руками, говорил недоумевающему генералу: «Ну, хорошо, ну, через пять минут. Ну, могу я пять, только пять минут поговорить с нужными людьми? Нет, не дадут поговорить». На прощание он выразил «особое удовольствие», что вновь видит меня; одной рукой пытаясь обнять необъятного Щеголева, другой Проппера, спросил, как поживает его «прелестная супруга», и прибавил: «Ну, как же, Станислав Максимилианович, мы вам предлагали идти вместе, а вы меня ко всем собакам послали».
На том мы и расстались, а когда я спросил потом Проппера, что это за намек, он ответил: «Это, как вам сказать, целая история». И поведал, что Гакебуш бессовестно предал его, убедив Протопопова, что теперь, когда и куры денег не клюют, легко получить от банков крупный капитал для новой большой газеты. Банки охотно откликнулись. Опасаясь, что из-за войны трудно будет оборудовать новую типографию, Протопопов, все по наущению Гакебуша, вступил в переговоры с Проппером на условиях полного устранения последнего от участия в редакции. «Сам Гакебуш дерзко в глаза объявил мне, что меня в золотую клетку посадит. Я, как вам сказать, не согласился, и тогда они решили во что бы то ни стало погубить меня, сманили лучших сотрудников, управляющего, который заведует всем делом, предложив им удвоенное жалованье». Перед денежным соблазном не устояли и лучшие имена публицистов и литераторов, а Леонид Андреев принял даже на себя роль организатора: Н. К. Рерих рассказывал, что он явился к нему вместе с одним радикальным журналистом и, театрально поклонившись, заявил, что «славяне пришли к варягам» и просят его войти в «Русскую волю». Осторожный Рерих выразил сомнение, на что Андреев, бия себя кулаком в грудь, кричал: «Какие же сомнения? Ведь со мной, со мной! А гонорар какой угодно!» Точно так же сам Протопопов соблазнял Шингарева: «В Лондоне мы жили в одной гостинице, и, страдая бессонницей, Протопопов ночью стучался в мой номер, просил медицинского совета и начинал говорить без конца, предлагая сотрудничать в „Русской воле“. Я уклонялся, ссылаясь на связь с „Речью“, но ему это было непонятно: «То другое дело. А я буду вам платить по рублю за строчку. И Милюкова тоже попрошу принять в моей газете участие». Как только грянула революция, организованная Гакебушем разношерстная группа поспешила объединиться на немедленном его устранении от созданной им газеты.
Расстройство снабжения отразилось и на прессе, главным образом потому,
