отразилась в одном из любовных посланий:
| В непрочном бренном этом мире | Коно ё-ни ва |
| Молва людская велика, | хитогото сигэси |
| Что ж, в будущих мирах | кому ё-ни мо |
| Мы встретимся, мой милый, | аваму вага сэко |
| Пусть нынче счастье нам не суждено! | има нарадзу томо |
(IV — 541)
Впрочем, мотив этот крайне редок; как уже говорилось, песни антологии, и авторские, и анонимные, содержат главным образом раздумья о бренности и краткости земной жизни. Трудно сказать, чем навеяны эти мысли — вызваны ли они причинами 'местного характера' или влиянием буддийских учений. Историческая протяженность материала антологии позволяет предположить, что он создавался под воздействием различных факторов. Не исключено, что в какой-то период обращение к новому вероучению в поэзии было своего рода литературной модой, пришедшей из Китая. Такой вывод подсказывают сами песни, которые передают обычно только соответствующее настроение, порой даже в одинаковых выражениях и образах, и лишены подлинной философской глубины.
Уже отмечалось, что ощущение эфемерности человеческого существования, возникавшее как реакция на определенные местные условия, способствовало быстрому распространению в Японии, в частности в ее поэзии, буддийской идеи бренности всего земного. Но в то же время сходная духовная настроенность, по нашему мнению, упрощала само понимание этого учения: оно было воспринято как нечто знакомое, близкое и потому осваивалось только внешне, поверхностно. Надобность проникновения в суть его отпадала из-за кажущегося тождества восприятия человеческой жизни и окружающего мира.
Песни 'Манъёсю' дают основание считать, что буддизм в VIII в. еще не затронул духовных глубин народа. Это подтверждается и оптимистическим звучанием произведений памятника, в том числе и песен авторов, отдавших дань увлечению буддизмом, но не сделавших его своим мировоззрением.
Перу того же Якамоти, например, в поздний период его творчества принадлежит следующая песня:
| Хоть знаю я, | Минава насу |
| Что временное тело, | карэру ми дзо то ва |
| Подобно легкой пене на воде, | сирэрэдомо |
| И все же я прошу себе | нао си нэгаицу |
| Жизнь долгую, чтоб длилась бесконечно! | титосэ-но иноти-о |
(XX — 4470)
И Окура в ряде своих произведений предстает перед нами жизнелюбом:
| Жемчуг иль простая ткань — | Сицу тамаки |
| Тело бренное мое | кадзу ни мо арану |
| Ничего не стоит здесь, | ми-ни арэдо |
| А ведь как мечтал бы я | титосэ ни мога то |
| Тысячу бы лет прожить. | омохоюру камо |
(V — 903)
