зрение? Да или нет?
— Да, — сказал Семен. И впервые посмотрел мне в глаза своими пронзительно-синими глазами потомственного левита. — А ты снял свою очередную картину. Все в порядке, старик.
— Что ты шумишь? Давай чай пить. И надень штаны, а то бейцы простудишь.
— Ты пойдешь со мной в «Пекин»? — попросил я.
— Зачем? — удивился он.
— Я тебя прошу: пойдем вместе.
— Но я вам буду только мешать!
— Вот и мешай. Очень хорошо…
— Скажи честно: ты ее любишь?
— Уже нет, — сказал я искренне. — Уже давно все сгорело. И мне сейчас идти к ней — все равно что на свою могилу. Или в дом престарелых. Поэтому пойдем вместе, ладно?
— Хорошо, — сказал Семен. — Только я-то думал, что ты все еще любишь ее. И потому помогал тебе блядовать. Чтобы ты ее забыл.
Я посмотрел ему в глаза:
— Не понял…
Он сел за кухонный столик, обнял ладонями стакан с горячим чаем, потом огладил свою черную бородку и сказал:
— Понимаешь, старик… Как тебе сказать поделикатней… По-моему, вы с ней не пара. Во всяком случае, мой отец вас двоих не поставил бы под хупу.
— Почему?
— Потому что она лучше тебя. Извини, конечно, но… Раз ты спрашиваешь, то я должен сказать.
— А в чем это она лучше меня? — спросил я уязвленно.
— Она не занимается духовным бл…, как мы с тобой. Посмотри, что мы делаем. Я пишу заказуху для «Узбекфильма» про героев-хлопкоробов и про болты в томате. А ты делаешь «Юнгу торпедного катера» и «Кавказскую любовь» И ради чего? Чтобы купить «жигуль» и водить уличных девок в Дом кино?
— Но мне же не дают делать «Зиму бесконечную»! Ты же знаешь!
— Так хотя бы женись на женщине, которая тебя любит. Рожай детей. Делай деньги для них, а не для блядства.
— А ты?
— Я тоже. Я тоже женюсь. Обязательно!
— Ага, сейчас! — усмехнулся я мстительно. — Ты женишься! Интересно, как это ты женишься, если ты через месяц подаешь на эмиграцию?
— Последнее время я думаю, что лучше все-таки ехать не одному, а вдвоем. С женой. У меня есть на этот счет кое-какие планы…
И в этот момент за стеной, у соседей, прозвучал по радио перезвон кремлевских курантов, потом эти куранты пробили шесть утра и грянул гимн Советского Союза. В ту же секунду на кухне появился Яшка, брякнулся задницей об пол, задрал морду и громко завыл в унисон гимну, Семен запоздало схватил его за ошейник и потащил из кухни в свою спальню. Но Яшка упирался всеми четырьмя лапами, вытягивал голову из ошейника и тоскливо и громко подвывал Гимну. Это было еще одним уникальным Яшкиным свойством: его собачье сердце легко выносило любую музыку — от еврейской и русской до рок-н-ролла, но он терпеть не мог Гимн Советского Союза, этот гимн разрывал его собачье сердце.
— Заткнись, дурак! Нас из-за тебя в тюрьму посадят! — просил Яшку Семен, оттаскивая пса в свою спальню — самую дальнюю комнату от соседей. А я подошел к окну.
За окном была сизо-темная, заснеженная, холодная Москва с уходящими в низкое небо черными дымами. Где-то там, в этом восьмимиллионном городе, жила женщина моей жизни, которую я уже три года старался забыть. Но она снова звала меня. Зачем?
Внизу, вдоль Бескудниковского бульвара, шеренгой стояли одинаковые, как костяшки домино, двенадцати— и шестиэтажные дома московского пролетариата. Талантливый пролетарский архитектор аккуратно поставил эти костяшки одну на попа, а следующую на ребро, и так — до конца заснеженной перспективы. Из подъездов этих домов уже выскакивали темные людские фигурки и, сунув руки в карманы, оскальзываясь в сугробах и наклоняясь против встречной поземки, бежали к автобусной остановке. А над всем этим леденящим городом с его грязными сугробами, дымами и загорающимися окнами звучал — в сопровождении Яшкиного воя — Гимн Советского Союза. И две эти музыкальные темы поразительно полно выражали внутреннюю и внешнюю суть нашей жизни.
В вестибюле гостиницы «Пекин» стояла малознакомая увядающая женщина в дубленке, в черных сапожках, с цыганским платком на плечах. У нее было маленькое бледное лицо с какой-то ужасно тонкой, чуть ли не просвечивающей кожей. Но у этой женщины были Анины волосы и Анины глаза.
— Здравствуйте. Спасибо, что вы пришли… — сказала она нам с Семеном и тронула мою руку своей холодной рукой. — Я бы хотела поговорить с тобой, Вадя.
— Что-нибудь случилось? С твоей мамой? С Филиппом? — спросил я, еще стараясь держаться отстранение, на дистанции трехлетнего разрыва, хотя внутри у меня уже все защемило, заныло и съежилось.
— Нет, ничего, — сказала она. — Филипп закончил МИМО и сейчас в Колумбии, на практике. Спасибо тебе, ты спас ему глаза. Ты должен быть очень счастлив: наша мама молится за тебя каждый день.
— Ой! — вдруг сказал Семен. — Извините, я вспомнил, что у меня есть срочное дело, мне нужно бежать!
Я изумленно посмотрел на него, но он ухитрился избежать моих глаз и тронул Аню за руку.
— Всего хорошего, Аня! Рад был вас повидать. Пока! Увидимся! — и мне, уже уходя: — Старик, я сегодня, наверно, не приду. Я вспомнил, что обещал сестре починить швейную машину. Пока!
И он убежал, как предатель. Аня посмотрела мне в глаза:
— Может быть, мы поужинаем?
Я усмехнулся:
— Только если платить буду я.
— Хорошо, Вадя, — сказала она, изумив меня этим смиренным тоном.
— Хочешь прямо здесь, в «Пекине»?
— Мне все равно, Вадя.
— Здесь нет очереди, И здесь дают прекрасную утку по-пекински, — я взял ее за руку и повел к гардеробу ресторана. Там я принял дубленку с ее плеч и поразился еще раз: на ней было черное прямое платье, совершенно скрытое, со стоячим воротничком. Но не платье поразило меня, хотя она никогда не носила ничего черного, а то, что осталось от нее в этом платье — худая, без груди и бедер маленькая женщина.
Тут эта женщина перехватила мой взгляд и сказала с Аниной усмешкой:
— Ты так смотришь, что я, пожалуй, надену дубленку. Все равно мне холодно…
И она отняла у меня свою дубленку, набросила ее на плечи и так, с дубленкой внакидку, прошла со мной в ресторан. Было начало восьмого, будний день, в «Пекине» было полно свободных мест, и в те годы в московских ресторанах еще не было проблем с продуктами. Мы заказали какие-то китайские салаты из водорослей, кальмара и утку по-пекински. — И, если можно, мне шампанского, — попросила Аня. Я посмотрел ей в глаза, она усмехнулась:
— Не бойся, я не стану буянить. Мы просто нужно чуть выпить, а то я тебя боюсь. Ты такой чужой…
Я заказал бутылку шампанского, Аня сказала:
— Не смотри на меня так, пожалуйста. Я поправлюсь. Просто я очень болела. Полгода.
— Что с тобой?
— Ничего. Представляешь, ничего не нашли! Сказали: просто нервы. А у меня были жуткие боли в спине и груди.
— А сейчас?
— А сейчас все в порядке. Видишь, сижу с тобой. А я сидеть не могла. Но лучше поговорим о тебе. Как ты?
