сделаем так: я исчезну на несколько дней, а вы этого просто не заметите. А в Таллинне, перед отъездом всей группы, я появлюсь, честное слово! Договорились?
Она посмотрела мне в глаза и отрицательно покачала головой:
— Невозможно.
— Подождите, Оля! Я понимают вы, как все гиды «интуриста», должны ежедневно писать рапорты в КГБ. Только не краснейте, это общеизвестно. Но ведь не обязательно сообщать им, что я пропал в первый день. Вы можете заметить это только в Таллинне. А я там как раз и появлюсь! Ну, Оля, пожалуйста!
Она снова покачала головой:
— Дело не во мне. И, кстати, вот об этой встрече я ничего писать не собираюсь. Я пришла сюда, потому что мне самой это очень интересно. Я же русская, в конце концов! А что касается вас… Если бы мы ехали в Ленинград поездом, я могла бы не заметить, что вас в этом поезде нет. Но мы летим самолетом. И в аэропорту уже лежит список всей группы. То есть вы обязаны сесть в этот самолет, а в Ленинграде в гостинице сдать свой паспорт администратору. Иначе вас начнут искать. А вот после вселения в гостиницу… — она улыбнулась. — После этого — вы свободны! Потому что из Ленинграда в Таллинн мы едем поездом…
— То есть… Вы хотите сказать…
— Я ничего не сказала и не хочу сказать! — перебила она, смеясь своими черными глазками. И жестом отсекла все последующие разговоры.
— Оля, вы прелесть! — воскликнул я и поцеловал ее прямо в ямочку на щеке. — Не зря я ухаживал за вашей мамой!
— Тсс-сс! Тихо! — зашикали на нас члены делегации, рассаживаясь на свои места, поскольку перерыв уже закончился, и Аксючиц уже стоял в ожидании тишины. А Роберт Макгроу сострил громогласно: — Hey, Vadim! Это не лучшее место для флирта! Это религиозная конференция!
Все расхохотались, я сказал «Sorry» и уже направился к выходу, когда на моем пути возникла Мичико Катояма.
— Хай, — сказала она своим тихим глубинным голосом. — Вы уже уходите? Вы только пришли…
— Я сейчас вернусь! — сказал я и бегом ссыпался вниз по лестнице, а потом на улицу к Семену и Толстяку, которые дожидались меня в машине.
— Ну? — нетерпеливо сказал Семен.
— Кажется, все в порядке! Правда, мне все-таки придется лететь в Ленинград, потому что в аэропорту нас будут проверять по списку. Но в Ленинграде я сяду в поезд и утром буду опять в Москве.
— А вот это усе фуюсски! — сказал Толстяк.
— Почему? — спросил я.
— Во-первых, это нелегально. А во-вторых, ты просто не достанесс билет на поезд. Сейссас курортный сезон, билетов нет ни на какие поезда.
Я разозлился. Вчера он говорил, что я не попаду в Дом кино, сегодня — что не достану билет на поезд.
— Бьем на коньяк? — сказал я.
— На фуй! — отказался он, вспомнив, наверно, что в Дом кино я все-таки попал.
— А что ты стоишь? Садись, — кивнул мне Семен на сиденье рядом с собой. — Поедем куда-нибудь ужинать. Хочешь — ко мне?
— Вот что, братцы, — сказал я, — спасибо, но я должен остаться тут. Будет у меня интервью с Ельциным и Гдляном или нет — это еще неизвестно. А тут встреча с религиозными вождями, это тоже материал для Tokyo Readers Digest. Ведь что-то им написать мне придется.
— Какого ссе ссерта я тут сидел?! — возмутился Толстяк. — Луссе бы я поссел кирять с вассей американкой!
— С какой американкой? — не понял я.
— Ну, которая выссла с вассей конференции как раз, когда ты воссел…
— Дайана? — вспомнил я. — Откуда ты знаешь, что она любит поддать?
— А она вон у того хмыря под «Запороссцем» спрассивала, где тут моссно стопаря дернуть, — и Толстяк кивком головы показал на торчащий вдали старенький «Запорожец», под которым светила лампа- переноска.
— Быстро ваши американцы усваивают нашу жестикуляцию! — сказал Семен. — Или в Америке тоже так показывают? — он щелкнул себя по шее характерным жестом выпивохи.
Я пожал плечами, а Семен завел машину.
— Генуг [Итак]! — сказал он на идиш и повернулся к Толстяку. — Ты видишь? Я же тебе сразу сказал, что он стал другим человеком.
— Поехали, — сказал ему Толстяк.
— В чем дело? — удивился я.
— Поехали, что с ним разговаривать! — снова сказал Толстяк Семену. Семен выжал сцепление и толкнул вперед рычаг скоростей. Но я схватил руль нашины:
— В чем дело? Вы что — сдурели? Я не вру, мне действительно нужно писать для японцев.
Семен вернул рычаг на нейтралку.
— При чем тут японцы! — поморщился он. — Десять лет назад, когда мы узнали, что ты женился на Лизе Строевой, мы тут пили за вас и желали вам десять детей. Но вот ты приехал, мы ездим в тобой весь день, а ты даже не считаешь нужным сказать нам, почему вы разошлись. Конечно, в Америке такие вещи не обсуждают ни с кем, кроме адвоката. Но мы-то не в Америке!
Я посмотрел им в глаза — сначала Семену, а потом — Толстяку. Они были правы. Они были настолько правы, что я удивился самому себе: неужели я действительно стал другим человеком в Америке?
— Послезавтра, во вторник, ждите меня к завтраку, — сказал я им обоим.
— Ол райт, сэр, — согласился Семей, и они уехали. На уже темной улице быстро исчезли задние огни моей бывшей машины.
Проводив их глазами, я вошел в подъезд дома Аксючица. Но что-то — звук лязгающей двери, что ли? — замедлил мои шаги. Я посмотрел на часы. С момента, как я встретил Дайану в этой двери, прошло не меньше полчаса. Черт возьми, где она может найти тут выпивку? Одна! Не зная русского языка! В районе, который даже в мое время, десять лет назад, пользовался в Москве почти такой же репутацией, как Гарлем в Нью-Йорке.
Я поднялся по лестнице до третьего этажа и увидел, что навстречу мне идут наши молодые журналисты: Моника Брадшоу, Питер Хевл и Гораций Сэнсон.
— Что? Кончилась встреча? — спросил я.
— Нет. Но с нас хватит, — сказал Питер. — Ты не знаешь, где тут можно хлопнуть дринк?
Я посмотрел на них. В девять часов вечера отпускать их одних в этом районе Москвы, конечно, не так опасно, как Дайану. И все-таки…
— Знаете что? — сказал я решительно. — Я пойду с вами. Если вы не возражаете.
— Конечно! Мы будем рады! — сказал Питер.
— Все равно там наверху уже нечем дышать, — добавил Гораций. — Разве в России нет дезодорантов?
Мы вышли на улицу.
— Как твоя спина? — спросил я у Горация.
— Болит, — он тронул поясницу. — Боюсь, он сломал мне там что-то…
— В какую нам сторону, Вадим? — спросил Питер.
— Сюда, — сказал я и повел их к торчавшему на углу «Запорожцу», надеясь узнать у его хозяина, куда он направил Дайану. Но под этой машиной уже не светила лампа-переноска, и вообще тут уже не было ни души.
— Shit! — сказал я и в досаде стукнул по «Запорожцу» ладонью. И в тот же миг этот ничтожный античный пигмей, этот облезлый и ржавый клоп огласил всю улицу жуткой сиреной.
— Why? — удивленно спросила Моника. — Почему ты стукнул эту машину?
— А кому вообще нужна эта рухлядь? — удивился Питер. — Разве такое дерьмо стоит установки системы тревоги?
