— Негра бей! Негра!
Услыхав этот крик, Гораций отпрянул и замер перед ними в нескольких шагах, на краю тротуара, как застывает зверь перед ослепившими его фарами смертоносного грузовика. Слово «негр» не нуждалось в переводе, он понял, как они его назвали. А парни стали жестами зазывать его в свой круг. И с боков его уже обходили еще несколько высоких подростков с брезентовыми армейскими ремнями в руках. Пряжки этих ремней были утяжелены свинчаткой.
— Стойте! Вы с ума сошли! Не бейте их! — заорал я по-русски, преодолев, наконец, шоссе и подбегая к ним. Но парень лет двадцати с бицепсами культуриста легко, как игрушку, отшвырнул меня в сторону.
— Отвали, папаша! — сказал он. В этот миг какая-то пьяная девка с криком «За дружбу народов!» подбежала к Горацию и с разбегу харкнула ему в лицо.
Гораций запоздало отшатнулся. А толпа, сомкнувшись кольцом вокруг него, расхохоталась. Я вскочил на ноги и закричал снова:
— Ребята, не трогайте его! Не бейте их! — И попробовал протолкнуться сквозь кольцо. Но тот же парень с бицепсами культуриста вдруг взял меня сзади за шиворот, приподнял от земли и сказал:
— Пахан, ты меня злишь. Лучше отвали отсюда, — и опять швырнул в сторону с такой силой, что я сел на землю.
— X… ты сюда приехал, африканская морда? — кричала тем временем Горацию пьяная девка, стоя перед ним и двумя руками держала себя за джинсовую юбку.
— I am American [Я американец]… — произнес Гораций. Но девка не слышала его.
— Русской п… приехал понюхать? — крикнула она и вдруг задрала юбку, под которой не оказалось никаких трусов. — На, понюхай!
Банда заржала, и сразу несколько ударов по голове сбили Горация с ног, а затем трое или четверо парней стали заталкивать его лицом промеж ног этой девки.
— Нюхай, б…! Нюхай! — ржали они. — А то кастрируем на х…!
— Ребята! — орал я в это же время по-русски, плача и снова пробиваясь в их круг — Ребята, не надо!!!
И опять та же рука культуриста схватила меня, но теперь уже за волосы.
— Ты! Хмырь! — презрительно сказал этот культурист, над его верхней губой был первый молодой пушок — Куда ты лезешь? Тут американцев бьют. Тебе-то что?
— Я американец, — сказал я, чувствуя у себя на голове его тяжелую руку, одним движением которой он мог легко сломать мне шею.
— Чи-и-во? — произнес он презрительно, не поверив. — Американец он! Брысь отсюда! Последний раз тебе говорю, понял?
— Я американец! — выкрикнул я в истерике, ужасаясь тому, что он со мной сейчас сделает.
Но он аккуратно повернул меня и дернул за волосы прочь от себя с такой силой, что мое тело снарядом полетело прямо на мусорную тумбу.
Я грохнулся об эту тумбу грудью, опрокинул ее и на вывалившемся из нее мусоре — каких-то арбузных корках, мокрых газетах и прочем дерьме — заскользил с тротуара на мостовую, прямо под колеса летящих по шоссе машин.
А жуткий скрип тормозов заставил меня еще сильней вжаться в землю и рефлекторно закрыть голову руками.
Потом наступила мертвая тишина. Я осторожно поднял голову: прямо надо мной, ну, буквально в трех сантиметрах от головы, был круглый чугунный передний мост какого-то грузовика. Еще доля секунды — и этот чугун вмял бы в асфальт сначала мой череп, а потом позвоночник. Я скосил глаза через плечо: передний бампер этого грузовика был у меня где-то над спиной.
Тут, справа от себя, я услышал скрип дверцы кабины, стук ботинок водителя о подножку и его быстрые шаги в обход передка машины. А рядом с собой, у правого колеса грузовика, я увидел половину раздавленной винной бутылки из темного стекла и с острыми краями.
И вдруг моя правая рука сама потянулась к этой бутылке, зажала ее горлышко, и я, тая свое оружие, медленно выполз из-под машины, поднялся на ноги и обернулся к банде, застывшей над Горацием, Питером и Дайаной.
Смерть все-таки самая великая актриса в мире, даже ее приближение заставило их всех замереть в тот миг, когда надо мной так дико заскрипели тормоза грузовика.
Но пока они приходили в себя от изумления по поводу моего спасения, я уже нашел взглядом того культуриста с детским пушком над верхней губой.
— Fuck your mother f… твою мать]! — закричал я почему-то по-английски и, чувствуя себя маленьким снарядом с острой бутылочной боеголовкой, ринулся на своего убийцу.
Я не знаю, каким чудом он увернулся от меня. Впрочем, какое тут чудо? Просто ему было двадцать лет, а мне — пятьдесят, вот и все. Но, как бы то ни было, он увернулся от меня, а я, держа в руке горлышко разбитой бутылки, пробежал по инерции через круг расступившейся банды и с разбегу ткнулся всем телом в серую таксишную «Волгу», в которой двое парней на заднем сиденье еще удерживали Дайану.
— Вон! Вон отсюда! — дико крикнул я им и через опущенные стекла передней дверцы стал тыкать в них этой разбитой бутылкой. — Убью на х…! Вон! Отпустите ее! Fuck you all!
Они отшатывались, закрываясь от меня обморочно-белой Дайаной, а позади меня — я услышал это каким-то седьмым, звериным чутьем — уже подступали ко мне парни с солдатскими ремнями и засвинцованными пряжками. Я истерически повернулся к ним:
— Хай!
Скорее всего, я был в этот момент похож на маленького зверька, оскалившегося в момент последней смертельной опасности и выставившего перед собой единственное оружие.
Но что была эта разбитая бутылка против их длинных ремней с тяжелыми пряжками? Я уже видел веселые лица молодых подмосковных волков. Они шли на меня не спеша, покачивая висящими у самой земли пряжками, дыша водочным перегаром. Кто они были, «люберы», «мытищинцы» или еще какая-нибудь банда, я не знаю.
— Атас! — вдруг раздался за их спинами голос той самой девки, которая плюнула Горацию в лицо. — Атас! Солдаты!
Они оглянулись через плечо, и я посмотрел туда же.
Из грузовика, который чуть не задавил меня, из его крытого брезентом кузова, выпрыгивали, грохоча ботинками, солдаты и быстро строились в ударный кулак — в каре. В руках у них не было ничего, никакого оружия — это не были войска спецназа, это были те солдаты, которых по ночам стягивали сейчас в Москву. Но они тоже снимали с себя брезентовые пояса с тяжелыми пряжками. А в тылу этого грузовика остановился еще один такой же, крытый брезентом, а за ним — еще один, и я увидел, что это целая колонна подтягивается сюда по темному шоссе.
При виде этой колонны банда бросилась врассыпную — быстро, почти мгновенно истаяв в темноте завокзальных железнодорожных путей и переулков. Даже парни, которые держали Дайану, успели удрать из машины, Я бессильно, как куль, сполз спиной по «Волге» и сел на грязный асфальт. А из открывшейся дверцы машины выпала Дайана. Но у меня не было сил поддержать ее, мои руки дрожали, и зубы стучали, как в лихорадке.
Неподалеку, в нескольких метрах от меня, поднимались с земли избитые Питер и Гораций.
А через дорогу, врезаясь в солдатское каре, уже бежали к нам, свистя в свои свистки, два милиционера и с ними бледные Джон О'Хаген, Сэм Лозински, Барри Вудстон, Роберт Макгроу и даже крохотная японка Мичико Катояма.
Я хотел что-то крикнуть им, сказать, но не смог, потому что зубы мои продолжали стучать.
И вдруг я ощутил, что Дайана взяла в ладони мой подбородок и пытается остановить мою дрожащую челюсть.
— It's okey now, Vadim (Все в порядке], — говорит она. — It's all over [Уже все позади]…
Я пытаюсь разжать руку, сжимающую горлышко бутылки, но и этого не могу — мои пальцы свело на ней, как судорогой.
А подползший к нам Питер сел, оперся спиной о машину, вытер кровь с разбитой губы и сказал:
— What a fucking country [E… страна]!
