развернутые плечи, на которых к тому же красовались майорские погоны. Но это был мой последний шанс, я рискнул. Нащупав в сумке коробочку косметики я развязной походкой советского киношника подошел к окошку этой майорши.
— Добрый вечер, я с «Мосфильма»! Надеюсь, вы видели мои фильмы «Юнга торпедного катера», «Кавказская любовь» и другие. Завтра утром у меня съемка в Москве, а билета нет. Помогите, сниму в главной роли!
— Я свои роли уже сыграла, — сказала она каменным голосом. Я понял по ее тону, что совать ей косметику нельзя.
— Дочку сниму в главной роли! — сказал я в отчаянии. — У вас есть дочка?
— Идите в кассу, сейчас дадут сведения на проходящий поезд «Мурманск — Москва».
— Спасибо! — я, окрыленный, побежал назад, к кассе, восхищаясь сам собой. Все-таки в этой стране даже бабы в майорских погонах не могут мне отказать! What a country!
Описывать еще одну давку — уже в офицерской очереди, возбужденной появлением билетов, — не стану, это выше моих литературных способностей. Как написал недавно один советский археолог, человечеству понадобилось сорок тысяч лет, чтобы от варварства прийти к современной цивилизации, но человеку нужно всего несколько минут, чтобы снова стать варваром. Он, этот археолог, проверил этот тезис доподлинно: он двадцать лет изучал первобытных людей по осколкам их посуды и наскальным рисункам, а потом наступил 1937 год, и КГБ бросил этого археолога в сибирский лагерь, к уголовникам. И там этот ученый сразу нашел то, что искал столько лет — первобытное общество в полном и натуральном объеме: то же деление на касты, убийство стариков и больных, вождизм, татуировки, примитивный сленг и т.д.
Я могу подтвердить тезис этого археолога еще одним, уже западным наблюдением. Когда я приехал в США в 1979 году, в мире как раз разразился первый нефтяной кризис, арабские страны подняли цены на нефть, сократили ее добычу. И на всех нью-йоркских бензоколонках стояли длинные — минут на сорок — очереди машин на заправку. А по вечерам в программе новостей регулярно сообщали об убийствах, которые в этих очередях происходят. Даже американцам, достигшим пика демократии и цивилизации, нужна была всего сорокаминутная очередь, чтобы спикировать на сорок тысяч лет назад, в варварство, к закону ножа, кулака и пистолета.
И я позволю себе заметить, что в этом смысле советское общество более цивилизованно. Вековая нищета выработала здесь целую этику стояния в очередях — этику, при которой вы можете толкаться (и вас могут толкать), ругаться матом (и вас могут ругать), наступать соседям на ноги (и вам могут наступать), вы можете даже пролезть без очереди, но все это еще не предлог для того, чтобы сосед по очереди тут же, на месте, застрелил вас из пистолета. Потому я всегда с ужасом думаю, что будет в США, если тут вдруг возникнут очереди не за бензином, а за хлебом? Настоящие очереди, русские, человек эдак в тысячу, и при этом в кармане у каждого — оружие?
Слава Богу, эта офицерская очередь за билетами на вокзале была безоружна. Я пробился (протиснулся, прорвался, протырился) к кассе, сунул в окошко коробочку американской косметики и 25 рублей и закричал:
— «Мосфильм»! Старшая к вам послала! На мурманский поезд! Утром съемка! Одно место в спальном вагоне!…
Я никогда в жизни не видел такого молниеносного жеста, каким эта кассирша смахнула коробочку косметики в сторону, от глаз толпы, давящей на кассу. Вслед за этим она откинулась в своем кресле и сказала куда-то назад, в глубину офиса.
— Валечка, одно место в спальном вагоне для «Мосфильма», очень нужно!
Ей что-то ответили, и она стала вырезать мне билет, говоря:
— Спального нет, извините. Отправляю вас купированным. Возьмите сдачу!
И она выдала мне билет и полную, точную сдачу с двадцатипятирублей. А очередь советских офицеров нейтрально молчала.
Когда, сидя на вокзальной скамейке, я остыл и пришел в себя от удачи, часы показывали 11.10. До отхода моего поезда оставался час. Я вдруг сообразил, что это мой последний час в Ленинграде и что глупо торчать этот час на зашарканном вокзале, даже если мне вдвойне повезло: я и билет достал, и место подвернулось на этой скамейке.
Я встал, какая-то молодка с чемоданами тут же птицей спикировала на мое место, а я подошел к камере хранения и заглянул через стойку-барьер. Мой чемодан мирно стоял там же, в клетке под номером 311. Я успокоился, вышел с вокзала и пошел по Невскому проспекту. В одиннадцать вечера уже ощущалось приближение ночи. Невский был темно-серым, но уличные фонари не горели. Какие-то одинокие фигуры шли в этой зыбкой серости, пьяный мужик вывалился из телефонной будки, две молодые рослые проститутки торчали под афишей испанского фильма «Я та, которую ты ищешь», группа рослых подростков шла мне навстречу. Они были похожи на тех, московских, с Савеловского вокзала, и у меня сжался желудок — мне показалось, что сейчас мне снова дадут в морду. Но подростки прошли, не обратив на меня внимания. А ощущение, что сейчас будут бить, если не меня, то кого-то рядом, все не исчезало.
И только минут через десять, когда я проходил мимо памятника императрице Екатерине и зажглись уличные фонари, моя душа разжалась. Под памятником, в скверике сидели на скамейках и гуляли по круглой песочной дорожке дешевые проститутки — точно так, как они гуляли здесь в 1955 году, когда я семнадцатилетним мальчишкой приехал в Ленинград поступать в университет. Тогда, я помню, этих проституток брали матросы и морские офицеры. Но сейчас ни матросов, ни офицеров не было — наверно, уплыли в Тихий океан блокировать 6-й Американский флот. И теперь проститутки скучали. Конечно, это были совсем не те проститутки, которых я видел тут тридцать пять лет назад, но одеты они были совершенно так же — в те же стародавние платья с подкладными плечиками…
Думая о прошлом, я спустился в подземный переход и… замер от оторопи: прямо на меня, в упор смотрели огромные и черные, как ствол гаубицы, глаза моей жены Лизы. Я даже отшатнулся. И прочел на стене подземного перехода:
«РЕТРОСПЕКТИВА: ДИНАСТИЯ РОМАНОВЫХ — В КИНО, В ЛИТЕРАТУРЕ, В ЖИВОПИСИ! ТОЛЬКО ТРИ ДНЯ, В КЛУБЕ ПЕЧАТИ!».
Внизу этой огромной афиши были кадры из кинофильмов с портретами русских царей и цариц в исполнении знаменитых актеров кино: Черкасова, Самойлова, Соломина, еще кого-то и… Лизы Строевой! Только тут я вспомнил, что она же действительно играла когда-то в «Царской милости», и именно за это ее так дотошно и унизительно шмонали таможенники шереметьевской таможни, когда увидели в ее багаже такую же киноафишу.
Оглядываясь на эту афишу, я вышел из подземного перехода снова на Невский и прошел еще с квартал, думая о том, что, как ни странно, наша старая жизнь продолжает жить без нас, даже в стране, из которой мы уехали…
И я уже решил повернуть назад, к вокзалу, ну что тащиться по серому Невскому с его уныло-желтыми фонарями?! — когда увидел густую толпу под колоннадой Казанского собора. Еще один Арбат — уже в Ленинграде? Я подошел. В ночной полутьме, действительно, как на московском Арбате, группы по тридцать-сорок человек кустились вокруг ораторов. В одной группе шла речь об идиотской дамбе, которую партийные власти построили в ленинградском порту, чтобы оградить город от наводнений, а в результате все сбросы канализации и отходы заводов оказались заперты в ленинградской бухте и отравляют город, даже Эрмитаж гниет. В другой спорили о шахтерской забастовке. В третьей…
— Да это евреи заварили революцию семнадцатого года, евреи! Из-за них мы получили коммунистов на свою голову!
— Ну при чем тут евреи! Евреи, если хотите знать, жили до революции в чертах оседлости, как в резервациях! Как они могли «заварить» вашу революцию? — тоненькая девочка, ей старше восемнадцати лет, с серыми глазами и личиком с картин Боттичелли, стояла одиноко и прямо, как Зоя Космодемьянская, среди толпы мужчин и яростно защищала честь моего народа.
— Евреи, если хотите знать, сами пострадали от советского режима! Больше других!
— А вы читали статью Шафаревича «Русофобия»? Вот, прочитайте! — мужчина лет сорока совал ей журнал.
— Я знаю — это антисемитский журнал! — девочка тонкой рукой отталкивала этот журнал. — Я его не читаю!
