Азиний? Шевалье? Значит, мы уже на редуте? Тогда почему я вижу только мертвых? Почему они всюду, не отпускают, толпятся, тянут костлявые руки?
– Mort Dieu! Ноши! Бистро! Бистро! Гуаира! Вы меня слышите? Слышите?
Слова исчезают, сменяясь глухим погребальным звоном. Брат Паоло Полегини бьет в колокол, черным дьяволом висит на канате, раскачивая тяжелый медный язык. Брахман умен, он не захотел умирать, предатели любят жизнь…
…Бом… бом… бом…
Мертвые, мертвые, мертвые…
«…Я сказал Господу: Ты Бог мой; услышь, Господи, голос молений моих! Господи, Господи, сила спасения моего! Ты покрыл голову мою в день брани. Не дай, Господи, желаемого нечестивому; не дай успеха злому замыслу его: они возгордятся. Да покроет головы окружающих меня зло собственных уст их. Знаю, что Господь сотворит суд угнетенным и справедливость бедным. Так! Праведные будут славить имя Твое…»
Праведные будут славить имя Твое…
Misteria finita.
7
Я очнулся только на переправе. Очнулся, скривился от боли, привстал, пытаясь опереться на непослушную руку.
В глаза ударило солнце. Я зажмурился, отвернулся, снова приоткрыл веки.
Зеленая стена камыша. Очень знакомая. Камыш, наглая лягушка, невозмутимо шлепающая по черной грязи…
Вот мы где! Черт, но здесь же топь!
– Гуаира! Ma foi! Слава Богу!
Я попытался улыбнуться. Марс был по-прежнему хорош – в помятой каске, с оцарапанной щекой, с опаленной бородкой.
– Почему мы здесь, шевалье?
Пикардиец вздохнул, мотнул головой.
Я все-таки встал. Пошатнулся, выпрямился, прижал ладонь к звенящему болью виску.
– Надо… Надо прорываться к гатям! Здесь не пройти!
Дю Бартас снова вздохнул, отвернулся.
Берег был заполнен людьми. Тонкая шеренга реестровцев с мушкетами, а за нею – огромная, тихая толпа в белых рубахах, ноши с ранеными, какие-то повозки, несколько перепуганных лошадей. Сколько здесь народу? Тысяча? Пять? Больше? Табор остался в стороне, переправы совсем рядом! Чего мы ждем?
– Шевалье! Мы должны прорываться…
– Поздно, друг мой!
От его негромкого голоса мне стало страшно – впервые за весь бесконечный страшный день.
– Там резня, Гуаира. Вилланы пытаются уйти через болото, но в лагерь ворвалась кавалерия, они развернули пушки… Я приказал занять оборону.
Я стиснул зубы, с трудом заставив себя обернуться. Оборона? Три сотни реестровцев – и огромная безоружная толпа. Впереди – озверевшие diablerie, за спиной – болото.
– Мы пытались искать путь, говорят, тут есть тропинка. Vieux diable! Такая трясина!
Зеленый камыш застыл непроходимой стеной. Великий дух Тупи, где ты?
– Ну, мне пора…
Пора? И тут прозрачная пелена боли наконец-то отпустила. В глаза ударил блеск – невыносимо яркий блеск начищенной стали. Они уже здесь, латники с крыльями за спиной, совсем рядом. Спешенные, сбитые в толпу, они не спешат, приближаются медленно, шаг за шагом. Торопиться некуда, дичь в ловушке, охота близится к концу…
– Монсеньор! Монсеньор!
Знакомый визгливый голос. Знакомый прыщавый нос. Только его здесь не хватало!
– Я взял вашу лютню, монсеньор! Она могла пропасть!
Ну и вид! Лысый поп в сутане с гитарой за спиной. Еще бы флейту в зубы!
– Монсеньор! Синьор Гуаира! Не поясните ли мне, отчего мы пребываем в положении, столь незавидном?
От его голоса боль снова проснулась, радостно ударила по вискам. А еще бывший регент! Как только псалмы пел?
– Болото видите? Это топь! Понимаете?
– Но… С Божьей помощью… Господь поддержит нас!
Захотелось послать дурака к черту, к Кальвину, к злому духу Анамембире. Но сил не было.
