– Как и мессер Мазарини, – согласился я, и славный пикардиец скривился.
– Не удивляйтесь, друг мой, – решил пояснить я. – Татары из самого Крыма не грабят. А вот буджаки и ногаи, которые кочуют поблизости, плохо слушаются приказов Светлейшего Хана. Вы же помните, как здесь набирают войско!
Шевалье кивнул. Сбор орды – последнее, что мы успели увидеть, покидая Бахчисарай.
Зеленый флаг над дворцом, оглушительные крики глашатаев, звон копыт. Ислам-Гирей, владыка Крыма, сзывает бесстрашных батыров на помощь другу своему Зиновию Хмельницкому, гетьману Войска Запорожского.
Толпа – на базаре, на узких улочках, на площадях. Татарские халаты, малахаи, остроносые сапоги – и чужая речь. Не татарская, не турецкая. Немцы, венгры, греки, черкесы, русины, поляки…
Поляки!
И пойдет орда, и заплачут полячки и русинки, проклиная ненавистных басурман…
Крик. Старик в зеленой чалме махнул рукой. Заскрипели колеса.
Пора!
Я взобрался в седло и пустил коня шагом. Шевалье пристроился рядом, оставив нашего попа далеко позади. Общаться с братом Азинием всегда было нелегко, теперь же, после того, как бывший регент расстался со своим Юсуфом, он впал в черную меланхолию, временно забыв даже о поисках святых, воссиявших в этих диких землях.
В общем, всем было не до веселья. Не исключая и меня самого.
– Мессер де Боплан пишет, что из Крыма до Киева можно добраться за месяц, верхами же – за две недели.
Я улыбнулся. Книга в желтом переплете была все-таки прочитана. К тому же у шевалье оказалась неплохая память.
– Однако же, не помешает ли нашему путешествию война, которая, как я слыхал, началась этой зимой?
Ответить мне было нечего. Бои на границе Галичины и Волыни идут с января. Это далеко, но недавно разнесся слух, что Радзивилл, великий гетьман литовский, собирает ландскнехтов в Белой Руси, готовясь к броску на юг.
Но дело даже не в этом. Я не спешил в Киев. Правда, знать об этом славному пикардийцу было пока незачем.
Я оглянулся. Белые стены Ор-капе исчезли в море зеленой травы.
Степь.
2
Три недели в столице Крыма не пропали даром. Каждый из нас употребил это время по собственному разумению и, кажется, ничуть об этом не жалел.
Не жалел и я. Ягуар чует добычу издалека. Легкий шум, еле уловимый запах, шерстинки, прилипшие к мокрой листве…
Брат Паоло Полегини оставил свой след. Легкий, еле различимый, он все же был заметен – даже из далекого Бахчисарая.
Собственно, след оставил не Паоло Брахман, коадъюктор и исповедник трех обетов, а старый казак Павло Полегенький.
Его видели.
С ним говорили.
Татары, ходившие под Зборов, купцы, останавливавшиеся в Чигирине, православный монах из Почаева…
Тесен мир!
У меня имелся даже его портрет, набросанный свинцовым карандашом на клочке бумаги. Правда, кроме усов и надвинутой на лоб высокой шапки, разобрать что-либо было мудрено. Впрочем, остальное я вполне мог домыслить.
Он появился в Киеве той весной. После резни, когда трупы убитых братьев уносило разлившимся Днепром, казак Павло Полегенький повел свою ватагу под Збараж.
Там его видели – рядом с кровавым псом Морозенко, обменявшим свое шляхетство на казацкую похлебку. Под стенами Збаража пуля настигла предателя, но Полегенький уцелел и вскоре был уже у Зборова, где казаки вместе с ханом окружили Его Милость Яна-Казимира.
Потом – Молдавия. Павло Полегенький помогал Тимошу Хмельниченко вырезать Яссы.
Брат Манолис Канари не ошибся – Брахман оказался прирожденным мятежником. Высокий, плечистый, никогда не улыбающийся, с вечным загаром на гладком лице, с небольшим шрамом у правого уха.
И рука – правая рука без среднего пальца.
Значит?..
Значит, в Киеве мне делать нечего. Брахмана не найдешь в лаврской келье или на паперти Софии. Он где-то там, на западе, где capitano Хмельницкий собирает казаков против короля. Или на юге, в плавнях Борисфена, среди запорожцев. Или где-нибудь в Молдавии, в казацком пикете.
Так что славному шевалье дю Бартасу нескоро доведется завершить свое паломничество.
