– Думал ли я еще год назад, дорогой де Гуаира, что буду встречать Пасху на чужбине! Увы!
И я не думал. И от того, что земля, лежащая за близким горизонтом – моя забытая родина, почему-то не становится легче.
– А я ведь был женат, мой друг! Моя Элиза скончалась тоже весной, два года тому назад.
Странно, что он сказал об этом только сейчас. Наверно, очень не хотелось вспоминать.
– Не скрою, напоследок мы поссорились с нею, когда собрался я в войско славного принца Бофора. И с тех пор терзает меня печаль, ибо не пришлось принять мне последний вздох моей дорогой супруги. Не кинул я горсть земли на ее гроб, и даже не ведаю, что сталось с дочкой нашей. Жива ли? Говорят, проклятые испанцы осадили Руссильон, куда увезла ее моя тетка, баронесса дю Брасье…
Сочувствовать? Утешить? Из меня плохой утешитель. И я снова трогаю струны гитары.
…Пусть души их повенчает облако Южный Крест!
3
День – ночь, день – ночь, день – ночь, день – ночь.
Скрип телег, тоскливое воловье мычание, конский топот, пряный запах плова…
– Если верить мессеру де Боплану, то скоро мы подъедем к весьма широкой реке. Никак не разберу надпись… Ньеппер?
– Днепр, шевалье…
День-ночь, день – ночь, день – ночь.
Молодой ковыль, курганы с черными идолами, коршуны в глубоком весеннем небе…
– А верно ли, сьер де Гуаира, что именно в сих местах проповедовал Андрей Апостол? И как раз тут, возле Борисфена воссияли первые Святые земли скифской – великомученики Римма, Пимма и Инна?
– Вам виднее, отец Азиний.
День-ночь, день-ночь.
Горячее солнце, первая, еще робкая пыль, вздымающаяся из-под колес, яркие цветы среди изумрудной травы, темные силуэты всадников в лучах вечерней зари…
– Благодарю вас, сьер де Гуаира, но я прекрасно себя чувствую и без вашего общества!
– Как хотите, сьер Гарсиласио.
День-ночь…
А потом появились чайки. Белые птицы парили над степью, недвижно распластав острые крылья. Повеяло свежим ветром.
– Ну, я же говорил, дорогой де Гуаира! Вот он, Ньеппер!
– Днепр, шевалье.
– А у Боплана написано «Ньеппер». Вот, первая страница: «Река Борисфен, именуемая в просторечии Ньеппером»…
…Борисфен. Ньеппер. Днепр.
4
Переправу стерегли, и стерегли крепко. Два десятка всадников в мохнатых малахаях у пристани, еще столько же – у огороженного тыном куреня, над которым возвышалась сторожевая «фигура». Легкий, еле заметный дымок – факельщик замер возле смоляной бочки, готовый в любой миг известить весеннюю степь о внезапной беде.
Место называлось Кичкасы. Именно здесь находилась главная татарская переправа через древний Борисфен. Слева – заросшая лесом Хортица, справа – страшный Ненасытец, каменной грудью загородивший реку.
Обо всем этом мне бодро отрапортовал шевалье, не преминувший прибавить, что ширина переправы – три четверти лье, и главный ее недостаток – густые заросли камыша у противоположного берега.
У славного дю Бартаса оказалась и вправду отменная память. Однако всезнающий Боплан забыл добавить всего лишь одну мелочь. Здесь, у вытащенных на пологий берег паромов – Татария. Там, на правом берегу, за зеленой стеной молодого камыша – Русь.
Я вернулся. Тридцать лет! Целых тридцать лет…
Первые возы привычно подкатили к парому, но тут случилась заминка. Крик, растерянная беготня возчиков, топот копыт, зеленая чалма караван-баши, мелькнувшая возле самой воды…
– Уж не казаки ли затеяли некую каверзу? – бодро предположил пикардиец. – Ибо мессер Боплан особо отмечает их привычку нападать на караваны.
Послышался испуганный писк. Брат Азиний истово крестился, надвинув малахай на самый нос.
Я привстал в стременах, но ничего не заметил. Легкая рябь на воде, белые чайки, молчаливая стена леса, подступавшая к самой воде…
Оставалось ждать, пока вернется Нагмат, а затем пытаться понять его обычное «твоя-моя».
Твоя-моя понимай мало-мало шибко однако. Но все-таки понимай, тем более причина всей этой суеты оказалась на диво простой.
Искали «жинку».
