отослать, все эти чудные вещи она возьмет с собой. Непременно. Она быстро оделась и вышла из дому. Пробежав через сад, она остановилась перед беседкой, в которую избегала заходить с того вечера. Она думала, что если быстро взбежит на гору, то, не сбавляя темпа, сможет войти в это ужасное помещение. Однако она ошиблась. Перед дверью она остановилась как вкопанная. Камилла на цыпочках подошла к окну, но не могла разобрать, задернуты ли занавески, так как внутри было темно. Она знала, что инженер уехал, а мать была внизу, дома. Несмотря на это, страх не оставлял ее. Она боялась, что если войдет, то тени матери и инженера появятся снова и опять заставят ее страдать.
Значит, она приедет к Винценту с пустыми руками.
«Я даю свое согласие на добровольное участие моей дочери Камиллы Лангталер в уборке урожая на хуторе Ганса и Греты Ахтерер в Бойгене, на Нижнем Дунае».
Камилла написала это на большом белом листе бумаги. На следующее утро мать молча поставила под написанным свою подпись.
— Деньги у меня есть, — сказала Камилла, — я возьму то, что накопила.
Мария Лангталер молчала. Услышав, как хлопнула садовая калитка, она выбежала на улицу.
— Камилла, — крикнула она, — ты знаешь, как ехать?
Но девочка, казалось, уже не слышала ее. Она шла по дороге, держа в правой руке коробку, а левой прижимая к себе холщовую сумку, висящую на плече. Было очень рано, и на улице, кроме Камиллы, никого не было. Мария смотрела, как фигурка дочери становится все меньше и меньше, пока совсем не исчезла из виду.
Быстро пообедав, все вновь уехали на уборку пшеницы. Утром Рената тоже была в поле. Она помогала ставить снопы, охлаждала в роднике напиток, привезенный из дома в глиняных кувшинах. За завтраком она смешивала сухое вино с холодной водой, нарезала буханку грубого черного хлеба на тонкие ломти и раздавала их — Гансу Ахтереру, украинцам, Петеру и его друзьям. Завтракали они на скорую руку в тени полевых пугал. Мальчики наперебой просили Ренату помочить их хлеб в вине. Она сначала смеялась, потом начала злиться, пока Ганс Ахтерер не вступился за нее и не велел оставить ее в покое.
— Тетя Грета, — спросила Рената, отложив полотенце в сторону, — я еще нужна тебе?
— Можешь идти в сад, — сказала Грета, — ты хорошо сегодня поработала.
Но у Ренаты на уме было другое. Она вышла из кухни, дошла до дороги и побежала к воротам монастыря. Во внутреннем дворике монастыря было прохладно, в тени заросших кустов стояли каменные скамейки. Девочка отыскала скамейку, стоящую рядом со старым, покосившимся и осевшим в землю памятником, немного посидела на ней, болтая ногами, потом вскочила и побежала дальше мимо сфинксов, которые охраняли вход в крепость и которые ей не нравились. За дорогой, огибающей монастырь, начинался лес. Там стоял каменный крест в честь Девы Марии. Вокруг него буйно разрослись полевые цветы. Рената быстро нарвала целую охапку и положила их в маленькую нишу под распятием. Она знала, что когда снова вернется сюда, цветы уже поблекнут и завянут и ничем не будут отличаться друг от друга.
Сойдя с дороги, она стала пробираться через лесные заросли вниз по течению реки. Она точно знала дорогу, потому что часто ходила здесь. В глубокой низине кустарник расступился, открылась лужайка с короткой, мягкой травой. Густая листва высоких деревьев почти не пропускала солнечный свет. Глубоко вздохнув, девочка побежала вниз по ложбине. Она чувствовала, как ее ноги щекочет трава и как по ним пробегают муравьи. Потом она легла на спину и стала смотреть в густую синеву неба, которая нарушалась быстро проплывающими облаками. Где-то поблизости шумел, ища путь к реке, ручей. Совсем рядом пробирался, шурша листьями, какой-то зверь. Рената отогнала от себя страх и снова предалась веселой путанице своих мыслей, которые приходили ей в голову только здесь. Главными действующими лицами в них всегда были деревня с ее жителями, лес со своими тайнами и опасностями, иногда вспоминался город. Но о нем Рената думала без особого желания. Она не скучала по родителям и с тех пор, как была здесь, почти забыла о них. Помнила она только о Камилле и именно поэтому возвращалась в своих мыслях к воспоминаниям о городе. В такие минуты Рената представляла, что делает сейчас Камилла, и всегда видела одну и ту же картину: Камилла с большим чемоданом в руках садится в поезд, который едет в деревню. Ее взгляд остановился на ярко-красных гроздьях рябины. Ягоды выглядели как жемчуг для принцессы, а принцессой была, конечно, Камилла. В тот момент, когда она решила собрать, высушить, а потом нанизать ягоды на нитку, чтобы подарить эти бусы Камилле, она услышала чьи-то шаги и от страха крепко закрыла глаза. Шаги приближались, и вскоре она почувствовала, что над ней кто-то склонился. Потом чужой голос произнес: «Девочка, что ты здесь делаешь?» Рената открыла глаза. Перед ней стоял солдат, его голова была перевязана, но глядел он весело. Он улыбался ей. Рената вскочила, не зная, что ответить, и наконец решила назвать свое имя, на что солдат рассмеялся и ушел. Она смотрела ему вслед, он был большим и серым и шагал по лесу, как великан. Он испугал ее и похитил у нее Камиллу.
Придя домой, она пробралась в кладовку, в которой лежала буханка сдобного хлеба и форма для его выпечки. Вдыхая запах сливок и сыворотки, она радовалась хлебу, от которого хотела отрезать ломоть и съесть его перед амбаром, усевшись на большое бревно. Вечером все будут есть молочный суп — густой, наваристый, с зернышками тмина, которые можно подогнать ложкой к центру тарелки и сделать из них маленькие черные островки.
— Со следующим эшелоном раненых приедет военный священник, — сказал Ганс Ахтерер жене.
— Ну и что, — ответила Грета. Она мыла тяжелые бидоны из-под молока и не имела ни малейшего желания разговаривать. Ее муж, справившись со всеми дневными делами, сидел в кухне. Они были одни.
— С сегодняшнего дня настоятелю не разрешают больше ходить по монастырю. Он может посещать только церковь и ризницу. Он уже освободил свою комнату, два других священника ждут нового назначения. Им не позволили остаться здесь.
Грета обернулась и вопросительно взглянула на мужа:
— Да, но почему, кто имеет право им приказывать?
— О чем вспомнила. Право имеют все, кроме нас.
— Ты думаешь, что-нибудь уже заметили? — тихо спросила Грета.
— Может быть. Вдруг проболтался кто-то из солдат, с которыми настоятель общался больше, чем с другими. А может, и нет. Вероятнее всего, это распоряжение городской партийной ячейки.
Ганс подошел к жене и взглянул на нее.
— Грета, — медленно произнес он, — ты не против, если настоятель будет исповедовать раненых, которые хотят этого, у нас? Ведь многие могут выходить за пределы лазарета.
Бидоны, один за другим, с громким стуком ударялись о пол. Крестьянка отвернулась от мужа и, стоя лицом к двум чанам, от содержимого которых поднимался запах металла и кислятины, сказала:
— Я понимаю, что ты хочешь и должен что-то сделать. Ты тот человек, который не все может принять. Который идет на риск за свои убеждения. Я не знаю, много ли пользы от листовок, которые ты передал отцу настоятелю для солдат. Я не знаю, действительно ли эти сельские парни, на которых рассчитывает настоятель, поняли, что они воюют не за родину и мир, а за гибель этой родины и уничтожение всего, что им было дорого. Я ничего не говорила и ни во что не вмешивалась, но то, что ты предлагаешь сейчас, кажется мне опасным. А одного я вообще не могу понять. Зачем ты одновременно занимаешься какими-то темными делами со своим другом, ведь здесь речь идет только о деньгах и прибыли, больше ни о чем.
— Ты не права, — возразил Ганс Ахтерер, — от этих дел я ничего не имею. Я делаю это только ради своего друга и с целью борьбы против режима. Это все.
— Ради друга, — с горечью сказала Грета. — Хорош друг. Два станка все еще стоят в амбаре. Каждый раз, когда я прохожу мимо, я схожу с ума от страха. Почему он не забирает их?
— Мне никак не связаться с ним, — ответил муж. — Но я обещаю тебе, что все будет в порядке. Подумай над моей просьбой. В одиночку отцу настоятелю не удастся ничего сделать. Ему нужен помощник.
— А кто тебе поможет, случись что-нибудь? Твой друг? Бог?
Грета Ахтерер сняла с плиты чугунок, в котором варила суп на завтра, и заложила отверстие с
