Птенчики дружно забормотали – заговаривали глаза на ночное зрение.
– Точно – он? – спросил Епископ.
– Я тоже сразу не распознал, – признался дед Эфраим. – Мужик как мужик, а подойдешь поближе, сразу ясно – тульпа! С сильным носителем, от человека почти не отличить, но тульпа!
– Хочешь сказать, что от нее и тепло идет? – усомнился Епископ.
– И еще как идет! Инкубы – они же горячие. Но я это тепло от человечьего так же отличу, как ты, к примеру, голого мужика от голой бабы…
Тут дед Эфраим понял, что дал маху. Епископ, хотя до той поры и не имел дела с инкубами, которых оседлала тульпа, но в магии смыслил немало, ауру видел и прочие тонкости разумел. Обижать своего кормильца дед Эфраим никак не собирался. Но тот, должно, и не обратил внимания, вглядываясь в добычу.
– Если бы с ним можно было работать на расстоянии! – вздохнул Епископ.
– Наше счастье, что нельзя, – резонно возразил дед Эфраим. – А то бы этот шкодник Таирка давно свою пропажу выловил, тульпу отцепил, а инкуба понадежнее припрятал. С ними, как я разумею, можно получить хорошие результаты только на таком расстоянии, когда возможен обмен теплом и соприкосновение полей, я бы даже выразился – взаимоналожение, при котором инкуб сперва по неразумию пытается использовать вторгшееся поле как донора и открывает канал.
– Ого… – прошептал Алконост, не ожидавший от деда с его деревенскими манерами таких тонкостей.
– Между прочим, даже Таирка бы не заклял инкуба, если бы не прихватил его, подлеца, на горячем, – завершил дед Эфраим свой научный тезис. – На бабе, то есть. Ну, что, приступим, благословясь? Вот и тросточка!
Епископу не очень-то хотелось вылезать из кустов и браться за работу. Заклинание Таира, переданное ему Серсидом, конечно же, должно было сработать – но Епископ предпочел бы опробовать его без зрителей.
Однако и отступать было некуда – за тем и шли на огороды, чтобы раз и навсегда покончить с блужданиями бестолковой тульпы, таскающей свое драгоценное содержимое леший знает где, а инкуба прибрать к рукам.
Епископ взял трость на манер шпаги, выбрался из кустов и пошел навстречу тому высокому плечистому мужику с мешком и лопатой, которого опознал дед Эфраим Ворон.
Он остановился прямо перед этим мужиком, ощущая тепло, но, к ужасу своему, не ощущая разницы между теплом человека и инкуба.
– Закурить, что ли? – грозно спросил мужик.
Епископ уже дочерчивал тростью по земле треугольник проявления. Его можно было создавать лишь на растущей луне, а наиболее удачным он получался в пятый или седьмой лунный день, да еще в среду. Новолуние миновало неделю назад, так что шансы у Епископ были неплохие, невзирая на четверг.
– Анафаксетон, – прошептал он, мысленно выкладывая незримые буквы по левой стороне треугольника. И тростью начертал крест, но не обычный, а косой и снизу вверх.
Мужик озадаченно уставился на эти действия.
– Ну, ты, родной, крыша, что ли, съехала? – неуверенно осведомился он.
– Вато, ова, наде, аминь, – сказал на это Епископ, и вдруг ощутил присутствие силы, словно проснувшейся где-то вдалеке и открывшей глаза. После чего он кинул на правую сторону треугольника еще одно великолепное слово: Тетраграмматон. И, перекрестив его, быстро произнес:
– Глогол, ода, сафи, аминь.
Сила там, в непостижимой дали, шевельнулась и стала стягиваться к единой точке – как если бы на ровном месте вдруг принялась расти островершинная гора. Откуда-то снизу она прикоснулась к пока еще запертому треугольнику.
Осталось сделать только основание – и сила, исходящая из треугольника, будет готова влиться в четкую форму заклинания, составленного мальчишкой Таиром!
– Я те покажу аминь! – и ошалевший мужик, бросив пакет, замахнулся на Епископа лопатой.
Это была не магическая, а вполне конкретная лопата, и Епископ шарахнулся от нее с удивительной для кабинетного деятеля ловкостью. При этом он невольно вскинул вверх трость, как бы собираясь отбить лопату.
Первым сообразил, что дело неладно, птенчик Гамаюн. Он возник над кустами, как будто им выстрелили из рогатки.
– Слева заходи! – заорал дед Эфраим. – К забору его прижимай!
Ну что же, проблему можно было решить и так – зажать оседланного тульпой инкуба в угол и там уж заново начертать треугольник проявления. Тогда монстру будет уж не отвертеться, подумал Епископ, а что дед Эфраим станет костерить его за медлительность, так это – первые двадцать секунд. На двадцать первой буйный дед вспомнит, из чьих рук хлеб ест, и сразу пойдет на попятный.
Все бы так и получилось, если бы не лопата. Этим сельскохозяйственным орудием оседланный тульпой инкуб действовал, как алебардой, и даже так, как ею действовал веке примерно в шестнадцатом дикий ландскнехт с двадцатилетним стажем.
Он плашмя треснул лопастью по башке Гамаюну, тут же развернулся и сбоку, из-под локтя, ткнул палкой в пузо налетевшего Алконоста. После чего, лупя, как дрыном, прошиб оборону ошалевшего Сирина – и был таков.
– Чего смотрите! Сволочи, дармоеды! – заорал дед Эфраим. – За ним!
– Ни фига себе… – отозвался сидящий на земле Гамаюн, ощупывая голову.
– Вставай, птенчик, вставай! – дед Эфраим, подбежав, стал тыкать его коленкой в богатырское плечико. – Чего расселся?…
– Тихо, Эфраим… – сказал Епископ. – Это не просто тульпа и не просто инкуб. Арифметику знаете?
– Ну? – спросил Сирин.
– Десять плюс десять?
– Ну, двадцать, – тут Сирин и дед Эфраим переглянулись. Для того, чтобы в такую минуту заниматься арифметикой, нужно было спятить окончательно.
– А десять помножить на десять?
– Ну, сто…
– Этот идиот Серсид каким-то непостижимым образом не сложил тульпу с инкубом, а пе-ре-мно-жил их! Теперь – ясно?!? – заорал Епископ. – Он создал существо, с которым так просто не справиться! Видели?!?
– Сложно, но можно, – перебил его дед Эфраим. – Сейчас приведем птенчиков в порядок, наложим на всех обереги, каждый – каждый, сволочи! – выстроит себе треугольник проявления! Лодыри, дармоеды! Каждый – каждый! – введет себя в транс! Далеко эта тварь не уйдет!
Маленький дедок раскомандовался почище Наполеона Бонапарта. Но и действовать начал раньше всех – опустился на колени рядом со свернувшимся в шиш Алконостом, наложил ему руки на голову и принялся гнать волны расслабляющего тепла к пострадавшему от лопаты брюшному прессу.
Епископ подошел к Гамаюну.
– Кожу не рассек?
– Нет. Но искры из глаз посыпались, – честно признался тот. – Я даже на ноги встать боюсь – вдруг заносить начнет?
Епископ потрогал птенчикову башку.
– Жить будешь. Почему на себя оберега не поставил?
– Дурак потому что, – отозвался за Гамаюна дед Эфраим. – Ну, живо, живо, живо! Уйдет этот идол за шоссейку – не поймаем!
Действительно – трудно было бы брать беглеца в оборот среди многоэтажных и еще не угомонившихся на ночь домов, свидетели начнут мешать советами, подумал Епископ. Он бы охотно убрался сейчас с огородов домой – но был над ним некто, не только дававший советы, а проверявший, как выполняются приказы. Этот некто уже дважды напоминал об инкубе. Приходилось, увы, продолжать погоню…
– Алконост, Гамаюн – за нереалом! – приказал Епископ. – Сирин – к машине! Эфраим, куда этот сукин
