Я знаю, что на этой улице я – самый видный мужик. Начать с того, что я одет по-мужски. На мне черная расстегнутая рубаха. Настоящий крепкий мужик может себе позволить ходить с открытой грудью. Я не ковырялся со штангой, но грудь у меня мощная, в меру поросшая светлым волосом. Женщинам приятно смотреть на нее. Я это чувствую.
На мне довольно узкие брюки. Мужчина с тощими бедрами – печальное зрелище. У меня крепкие бедра и круглый зад, и то и другое – каменной твердости. Женщинам – нравится.
Еще на мне короткие ковбойские сапоги. С заклепками и цепочками. Сандалеты и всякие туфельки с дырочками – не мужская обувь. Хотя сентябрь довольно теплый, и в сандалетах было бы полегче…
Я и шагаю по-мужски. Не то что эти канцелярские крысы, которые семенят, зажав под мышкой тощие папочки с гнусными бумажками. Они не умеют мощно, властно, широко шагать. Им этого не полагается.
Вот именно так я шел, когда увидел впереди женщину. Она шла красиво, у нее была такая линия бедер, что глаз не оторвать. В женщине очень важна именно эта круглая линия. Без бугров, без провалов, этакая идеальная дуга от талии до того уровня, где кончается зад. Светлые волосы лежали аккуратной шапочкой. Я помнил эти волосы! И тело это я помнил! Оно не было моим – хотя, нет, было – во снах. Такие женщины – как награда за битву с драконами!
Ксения!
Я догнал, я обогнал, я встал перед ней и с видом радостного болвана сказал:
– Люсенька!
Как же иначе я мог с ней познакомиться? Только взять ее на понт. Это безупречный способ – сделать вид, будто встретились давние дорожные попутчики. Совершенно беспроигрышный способ. Я так уже двадцать или тридцать женщин на улице останавливал.
– Люся! Я уже второй квартал за тобой иду!
– Вы ошиблись! – гордо сказала она.
Еще только не хватало, чтобы Ксения каждому встречному вешалась на шею. Она и не могла ответить иначе. Она правильно, грамотно поддержала игру.
Ксения – королева! Но тем лучше. Она еще будет со мной… будет моей… посмотрим, что тогда останется от королевского высокомерия…
– Ну вот, ошибся! – когда надо, я могу лучше всякого артиста сыграть. – Вы ведь прошлым летом в Москву ездили?
– Вы меня с кем-то путаете, – уже чуть мягче сказала она. И вдруг я понял – это, кажется, не Ксения. Ксения – выше, да, выше сантиметра на три. Проклятые каблуки всегда сбивают с толку! Ксения – природная блондинка, а у этой – корни волос темноватые, хотя цвет… Да, цвет – тот самый. У Ксении на лице – природная неукротимая гордость, а эта, эта…
– Да нет же, точно – вы! – тем не менее продолжал плести сеть я – А я ведь вас потом искал. Звонил! Какая-то бабушка трубку брала. Ну, вспомнили? Я – Гена! Ну? Настоящее хохляцкое сало с чесноком!
Какой я, к лешему, Гена? Я… я… Я – Напролом.
– Гена? – переспросила она.
Она уже искала возможности не отгонять меня сразу и навсегда, а продолжить беседу.
Я ей понравился – это было видно невооруженным глазом.
– Точно – Гена! А я ведь поехал-таки на ту самую бардовскую тусовку, – похвастался я. – Ох, если бы вы только знали, какие песни там пели! Послушаешь – просто мороз по коже! Я ведь и для вас кассету переписал! Напрасно вы вместе со мной не сошли! Трое суток в лесу, утром – рыбалка, днем – купались, загорали, вечером – песни! На наши гитары из Каплановки прибегали, это там самая дальняя деревня, если считать по шоссе…
И я запел, негромко запел, не орать же посреди улицы, как в лесу, где мы, уже лет десять зная наизусть пиратский репертуар Кольки Ятанова, рычали и хрипели, как берсеркеры перед побоищем, потому что иначе ему подпевать просто невозможно.
– Купец умрет за деньги, попа задушит жир, – негромко и потому грозно пропел я. – Солдат умрет за чью-то корону! А я умру на стеньге за то, что слишком жил, и все – не по закону!
И до чего же было хорошо орать эти великолепные песни в ночном лесу, уже чувствуя предутренний ветер с озера, и вдруг ощутить великое братство со всеми, кто понимает…
Она даже не усмехнулась, как следовало бы ожидать. Она думала, напряженно думала, как бы так изловчиться, чтобы и откровенно не броситься мне на шею, и не оттолкнуть. Да, это была не Ксения. Ксения бы точно дала мне оплеуху и неторопливо ушла, зная, что я не посмею и слова вслед сказать.
Ксению я любил.
Любил ее длинные стройные ноги, ее узкие колени, ее открытое лицо, никогда не знавшее гримаски страха. Любил ее светлые, коротко стриженые волосы, ее осанку королевы в десятом поколении, любил эту отчаянную независимость в каждом движении.
Ксения будет моей.
Однако я продолжал рассказывать байки, которые были не совсем враньем. Я действительно прожил три дня в лесу с бардами на каком-то слете клубов самодеятельной песни. Как я туда попал – сам не знаю. Когда это было – понятия не имею.
Песни я люблю. То есть, хорошие песни. Те, от которых мороз по коже. Сопливых и тупых – не люблю. Если я говорю про песню, что сам бы ее охотно спел, – значит, это настоящая песня. Настоящая мужская песня.
Я говорил, а она позволяла мне говорить. Вот и прекрасно, подумал я, значит, позволит и все остальное. Сейчас нужно дать ей возможность заманить меня домой. Обычно они сами придумывают такую возможность. Если я предложу – ей будет стыдно пригласить уличного приставалу.
Понемногу мир вокруг меня делался конкретным.
Я узнал универсам, где пару лет назад каждый день брал пиво.
Деньги!
Черт возьми, у меня есть деньги???
Я сунул руку в карман. Кошельков не признаю – мелочь лежала россыпью. Именно мелочь.
У меня когда-нибудь были крупные деньги?
Но на шоколадку должно хватить.
Женщины любят детские шоколадки. С рожицами и зверюшками. Путь к сердцу женщины лежит через трогательную шоколадку.
– А помните шоколад? – спросил я. – Ничего, сейчас вспомните!
И увлек ее к универсаму.
Я все еще вел эту игру в узнавание. И она уже не возражала. А попробовала бы она мне возразить! Она уже хотела меня, вовсю хотела, не могла не захотеть. Меня все женщины хотят. И Ксения тоже. Но она гордая. С ней придется повозиться.
Не родилась еще женщина, которая бы мне отказала.
Я же – Напролом!
Я – Брич.
Брич?
Да, я – Брич, а Билл Бродяга ждет меня в Мексике, потому что…
Стоп! Что-то со мной не то…
Мы собирались вместе брать банк? Нет. Банк мы уже брали.
Мы хотели похитить сосунка у этого гнусного Бобби Фишера и состричь с него полтора миллиона? Нет, каких-то сосунков мы уже увозили.
Черт возьми, зачем же я должен тащиться за тридевять земель в Мексику к Бродяге?…
Она спросила: если она купит сейчас эту здоровую пачку стирального порошка, помогу ли я дотащить до троллейбуса? А дальше, мол, она сама?
Вот это мне и требовалось.
Мы вышли из универсама, имея при себе не только пятикилограммовый мешок порошка, но и гречку, и голубцы из кулинарного отдела, и два полуторалитровых пакета сока, и еще много всякой мелочевки. Весило оно немного, но объем имело потрясающий и торчало разнообразными углами. Я сказал, что ни о каком троллейбусе не может быть и речи – я туда просто не влезу. Это была ловушка – ведь предполагалось, что
