Я шел, и шел, и шел, и вдруг в моей голове появилась мысль – а куда я, собственно, иду? Может быть, мне нужно куда-то прийти и что-то сделать?
А между тем утро перетекло в день, улицы стали дневные, шумные, пестрые, и между двумя витринами готовой одежды я увидел парня, устанавливающего раскладной стол. Рядом стояли большие сумки.
Откуда-то я знал, что сейчас произойдет. Я знал, что этот раскладной стол называется «лоток», что в сумках – книги, и еще где-то должна быть складная табуретка.
Карасевич!
Вот кто мне нужен – Карасевич!
Вот кому я должен просто-напросто врезать по морде!
Я быстро подошел к парню.
– Где Карасевич? – спросил я его.
– Какой Карасевич? – он сделал вид, будто удивился.
– Ты, родной! Мне Карасевич нужен!
– Может быть, Ходасевич? – он сделал вид, будто догадался. – Так сейчас достану двухтомник!
Ходасевич?
Нет. Такого слова не знаю.
– Карасевич. Хозяин, – сказал я, чтобы уж сомнений не было.
– А-а! Так это не сюда! – почему-то обрадовался парень. – Мы у него эту точку перекупили! А он с книжным делом завязал!
– Как – завязал?
– Ну, денег мало, хлопот много, он распродал все свои точки и… – парень задумался, как мне показалось – честно задумался. – Он теперь это… кафешку, что ли, открывает…
– Хорошо, – сказал я. Это означало – уже и то хорошо, что я вспомнил слово «Карасевич». Он тоже сделал что-то плохое, хотя и менее гадкое, чем покойник Ротман.
Он меня уволил?…
Нет!
Не мог я быть уличным продавцом всякой дряни! Не мог он меня прогнать за то, что с лотка стянули какой-то заграничный секс и энциклопедию сказок! Я – за уличным лотком? Тьфу!
Но что же я тогда против него имею?…
Может быть, мы чего-то не поделили в Чикаго?
Надо будет при случае спросить у Билла Бродяги… а, кстати, куда он подевался, Бродяга?…
Вот! Я должен отыскать Бродягу!
Странная картина возникла тут у меня в голове. Я увидел веселое лицо Билла Бродяги – но застывшее, как на фотографии, и одновременно увидел двор. Это был большой двор в середине квартала, куда не так- то просто забраться, но я знал в нем все закоулки, потому что прожил по меньшей мере двадцать лет… если не тридцать…
Но этот двор был не в Чикаго и даже не в Миннеаполисе… Как же я мог прожить в нем столько лет?
Одновременно я понял, что если с того места, где сейчас нахожусь, двинуться вперед, а потом за киосками свернуть направо, а потом пройти через сквер наискосок, то я как раз выйду к тому парадному, через которое привык проходить в этот родной двор. Может быть, Бродяга уже давно ждет меня и по давней привычке приготовился издеваться над моей бурно проведенной ночью?
Я побежал.
Я был бы счастлив услышать все его ядовитые шуточки! Без Бродяги мне все эти часы было тошно.
Пройдя знакомым парадным, я оказался там, где и должен был оказаться, и поднял голову, и увидел свои четыре окна.
Не может быть, чтобы он был там…
В окне появилось лицо. Это был вовсе не Бродяга… и не женщина, таких старых женщин в природе быть не должно… когда женщине исполняется тридцать, она должна куда-то деваться…
Подняться наверх, что ли?
Я встретил ее на лестнице – до моих дверей оставалось ступенек пять, но она почему-то вышла именно из моих дверей и встала, придерживая створку, с видом хозяйки! В халате и шлепанцах!
– Валька! – сказала она.
Кто Валька – я?…
Женщина была маленькая, с редкими розовыми волосами. Она красила их какой-то дешевой дрянью, и во время этой идиотской процедуры от всех пряталась – то есть, все сидели по углам и не могли высунуться, пока она шастала, обмотав голову тряпками, и из-под этих тряпок стекали на лицо, шею и даже грудь коричневые ручьи… тьфу!
Она двинулась ко мне – и тут меня охватил ужас.
Мне показалось, что она сейчас начнет меня оскорблять последними словами – но вместо обычного бешенства при одной мысли об оскорблении я ощутил полнейшее бессилие! Желание забиться в угол и закрыть голову руками!
Ничего страшнее я в жизни не испытывал!
Даже когда мы на ворованном «форде» уходили от четырех полицейских машин.
Я развернулся и понесся вниз по лестнице.
– Валька, да стой же, дубина! – визжала она. – Тебя менты ищут! Ты чего натворил?!?
Ничего я не натворил, но голос этой ведьмы пробудил во мне такие способности, что я опомнился только за четыре улицы от родного дома.
Кто же она такая, черт бы ее побрал?
Нужно было вернуться и попробовать это выяснить. Только того недоставало, чтобы я, Напролом, шарахался от всякой старой рухляди.
Я пошел назад и остановился лишь для того, чтобы пропустить выезжавшую из подворотни машину.
За рулем сидел усатый мужчина. Крепкий мужчина, солидный, похожий на директора сент-луисского филиала «Панэмэрикэн бэнк» Джэфрэя Коллинза. Ему еще Бродяга бедро прострелил.
А рядом с мужчиной сидела Ксения и что-то ему объясняла.
Я вгляделся.
Она! Точно – она! Ее лицо, ее волосы, а если заглянуть в окно – то и ее коленки!
Я заглянул – и тут «хонда» устремилась в пустое место, образовавшееся в потоке машин.
Поток шел «зеленым коридором», и потому вишневая «хонда» быстро набрала скорость.
Я побежал следом.
Я бы нагнал их, и рванул на себя ручку дверцы, и вытащил Ксению, в такое бешенство я впал, увидев ее. Но «хонда» в другой ряд, и какие-то жалкие черепахи оказались между мной и «хондой», увозившей Ксению. Я некоторое время бежал, не напрягаясь, но и не отставая от машины, но «хонда» оказалась за длинным автобусом, потом – за фурой, и когда эти два чудовища проползли, выяснилось, что усатый мужчина успел свернуть налево и увез Ксению в неизвестном направлении.
Очевидно, она жила где-то неподалеку от того двора.
Я сперва просто предположил это – но, как только слово «неподалеку» выговорилось у меня в голове, я уже точно знал, что это так!
Нужно было обойти все окрестности и узнать тот подъезд, откуда она выходила и по привычке здоровалась со мной.
Было же это когда-то!
Вот я и занялся поисками.
И шастал я по дворам довольно долго. Набрел при этом на пельменную. Съел двойную порцию пельменей с уксусом. Чего-то недоставало…
Потом я набрел на бутербродную. Бумажек, позаимствованных у той, которая не Ксения, после пельменей хватило на рюмку и два бутерброда с килькой. Тем, что налили в рюмку, можно было в лучшем случае стекла протирать, но я выпил и постоял в задумчивости. Задумчивость была примерно такая: жив я еще, или начинается переход в иные миры? Странное у них тут виски, в Далласе за такой товар и линчевать
