слабенькой… Хотя на вид имела лет этак шестнадцать. Может быть, просто от всех женщин я подсознательно требовал той статности, которой обладала Ксения?
– Как тебя зовут?
– Маргарита, а тебя?
Я подумал. Мое имя… мое имя… а на кой ей черт мое настоящее имя?
– Зови меня так – Брич.
– Хорошо.
Мы вошли в переулок, где сквер был переделан в автостоянку, потом в подъезд соседнего дома, во двор, а уже оттуда – в гербалайфовское здание. Поднялись на третий этаж, я нажал дверную ручку – действительно, открыто. И неудивительно – замок выломан.
Я вошел в прихожую, а оттуда – в комнату, и увидел, что на тахте лежит какая-то сволочь. Лежит и спит! Кверху задом!
– Ой, это – кто? – спросила Маргаритка.
Я нашарил выключатель, но света не было. Только тот, что с улицы, от фонаря напротив окна.
И в этом бледном свете я увидел у тахты то, что возмутило меня до глубины души!
Это были ковбойские короткие сапоги, но в каком виде! Грязные и заляпанные белой краской! Такую обувь?… Мужскую обувь?… И – краской?…
Я шагнул вперед, схватил спящего за шиворот и вздернул.
Он заорал, вывернулся – и мы уставились друг на друга.
Что-то с его рожей было не так. И я вмазал ему по роже. Он отлетел к стене, прилип, чуть не сполз наземь.
– Мало? – спросил я. – А ну, родной, чеши отсюда!
Он и почесал! Чуть дверь не вышиб и косяк на себе не унес.
– А-а!… А-а-а!… – донеслось с лестницы.
Я впервые слышал, чтобы человек так орал от страха.
– Ну вот, – сказал я тогда. – Располагайся, Маргарита.
Пока я разбирался, она стояла, зажмурившись. И вот шагнула ко мне, опять прижалась, опять всем телом дала понять – она больше не может без меня!
Изуродованные сапоги сильно мешали. Я взял их, вынес и запустил сразу обоими вниз по лестнице. Потом вернулся.
– Смотри! – сказала Маргарита. – У него тут целый склад!
– Трофеи, – согласился я, и мы разложили на газете имущество беглеца – белый батон, разрезанный на ломти, но так, что они держались вместе, и из прорезей торчали куски колбасы, а также термос, банку с сахаром и коробку с плавленым сыром. Это и был наш ужин. А потом мы легли…
Она была такая тоненькая, что жалко делалось. Я даже не был уверен, что действительно хочу это тело. В нем недоставало чего-то… Ну, не знаю, чего… В Ксении оно было, а тут – нет! И хотя все произошло, как всегда, – длительно и с достойным завершением, – я чувствовал: не то, не то, не то…
Она слишком хотела, чтобы мне было хорошо, а у женщины нужно брать это «хорошо» как бы наперекор ей, и тогда получаешь все необходимое и даже больше…
Интересно, подумал я, засыпая, кто сделал ее женщиной? Наверно. какой-нибудь одноклассник, такой же худенький и легонький, с тонкой шейкой, который знает наизусть всяких там Ньютонов и Мичуриных… или кого им там знать положено?…
Ин-тел-лек-ту-а-лы недоделанные, подумал я, что в вас проку, ин-тел-лек-ту-а-лы? Разве что слово… Слово – классное… длинное…
Утром я проснулся недовольный. Она спала. Лицо было какое-то совсем прозрачное.
Я доел батон с колбасой и выскреб из коробки сыр. Нужно было уходить. Пусть девчонка выспится и идет завтракать домой. Или разбудить?
Я не знал, который час, но полагал, что скоро в здании появятся люди. Те, которые ремонтируют. Разбираться с ними я не хотел. Девчонка просто выскочит, а ко мне прицепятся, придется бить.
Настроение было не то, чтобы кого-то бить. Недовольство, как будто чем-то поманили, а не дали…
Действительно, убрался я вовремя.
Нужно было чем-то заняться. Но вот чем?
Я не мог припомнить никакого занятия.
Обычно мы с Биллом Бродягой или вспоминали всякую всячину, или строили планы на будущее, или работали – высматривали, кто и когда входит в банк из служащих, какие машины подъезжают, сидели в одном из четырех баров напротив входа или наискосок от него и знакомились с всяким мелким персоналом… Чем же я еще в жизни занимался?
Пел?
Пробовал петь. Но не среди бела дня и посреди улицы. В ночном лесу, у костра… Было же в жизни это – прекрасное и недостижимое! Было же озеро, были гитары! Купец умрет за деньги, попа задушит жир, солдат умрет за чью-то корону, а я умру на стеньге – за то, что слишком жил…
Мужчины, что шли мне навстречу, вообще никак не жили. Все они были какие-то… плоские. И рожи – плоские. Я не был уверен, что под их костюмами – живое, крепкое, горячее тело, которому действительно нужна женщина, а не просто галочка в определяющем всю их унылую суть списке: работа, деньги, рыбалка, пиво, видики, интимная жизнь.
А вот женщина, что обогнала меня, была ничего – длинноногая.
Я пошел следом, ускорив шаг.
Хотел ли я ее? Пожалуй, что не очень. Но и нельзя сказать, что не хотел вовсе. Если бы с Маргариткой все было чуточку иначе, я захотел бы женщину часа через четыре, не раньше, а может, и через пять. Вернее, так – начал бы понемногу хотеть женщину.
Она была светловолосая, как Ксения. Но уж точно пониже ростом. И если бы она не свернула в переулок, я бы перестал смотреть на нее и занялся витринами. Там висела мужская одежда, которая бы мне пошла – длинный кожаный плащ я приметил, костюм для ресторана, жилет из какой-то тусклой парчи…
Но она свернула, я посмотрел – переулок был малолюдный, я подумал – а почему бы и нет?
Обогнал. Заскочил спереди. Лицо оказалось приятное.
– Люсенька! – радостно сказал я.
Сопротивляться было бесполезно. Испытанный прием ни разу не подводил.
– Люся! Я уже второй квартал за тобой иду! – сказал я ей в ответ на какие-то глупые вопли. – Все думаю – ты или не ты? А лицо увидел и все понял! Узнала, нет? Я же Гена!
Сейчас следовало упомянуть Москву, куда мы ехали вместе, настоящее хохляцкое сало с чесноком, глухую бабушку, которая брала телефонную трубку.
Женщина посмотрела направо, налево, на ее лице был ужас. Вдруг она кинулась бежать – назад, к шумной улице, потеряв по дороге пузатый пакет. Я так и остался стоять – пень пнем! Что-то получилось не так. Может быть, я нарвался на сумасшедшую или на круглую дуру, подумал я, нормальная женщина сразу бы увидела, что к ней привязался настоящий мужчина, а не какой-то там плоский.
Потом я машинально подобрал пакет. Не оставлять же его. Я надеялся найти там еду, и действительно нашел – надорванный пакет орешков, упаковку творога. Все это я съел в подворотне, а пакет, где еще оставались папки с бумагами, книжка и туфли, выбросил. Сама виновата. Потому что дура…
Я вернулся на людную улицу. Шел и думал – как же жить и чем зарабатывать деньги? Город был как будто мой, родной, но ощущение такое – будто я приехал сюда после многолетнего отсутствия и уже мало кто меня знает и помнит. Да, это так. Я вернулся, чтобы рассчитаться с Ротманом за Машку Колесникову, проучить Карасевича, сделать своей Ксению… Вернулся, чтобы установить справедливость. Ротман, сволочь, должен лежать в могиле. Карасевич должен быть бит. Ксения должна принадлежать настоящему мужчине. Еще были какие-то мелкие дела…
Блондинка переходила улицу и я невольно следил за ее ногами. Ноги были не хуже, чем у Машки, а Машка – классная девка. Можно поприставать к блондинке. На сей раз обязательно получится.
Я все делал правильно, догнал, назвал Люсенькой, заговорил про поезд, но она посмотрела мне в лицо – и вдруг завопила благим матом!
Я бы и сам от такого визга удрал куда подальше без всякого рукоприкладства, но тут к нам подскочил
