Я повернулся и неторопливо вышел.
Что же я теперь Маргаритке скажу?…
Она ждала меня у окошка – как и положено ждать мужчину. Длинные волосы распустила, глазки подкрасила, в руках – журнальчик какой-то пестрый, но не читает… Соскучилась девочка!
– Ну, как? – спросила. – Встретился с теми серьезными людьми? Договорился?
– Порядок, – ответил я. Как же тут иначе можно было ответить?
– Я же говорила! – прямо завопила Маргаритка.
На ней был только шелковистый черный халатик с цветами и драконами. Вроде вчера такого не имелось. Только он – и она выскользнула с восторгом! Халатик, шурша, упал на пол. Потом Маргаритка ухитрилась подхватить его и кинуть на кровать.
– С первых же денег купим простыни и одеяло! – потребовала она. – А потом – подушки!
– Конечно! – сказал я. Простыни, одеяло… Сколько они могут стоить?
Наверно, мне следовало не пить дорогое пиво ради козла Петровича и его придурков, а зайти в магазин этих, как они… постельных принадлежностей.
Потом я понял это окончательно.
– Мне холодно! – пожаловалась Маргаритка. – Мне смертельно холодно!
– Прижмись! – велел ей я. – Давай, прижимайся. Я горячий.
– Как печка…
А она была совсем холодная. Худенькая, бледненькая и холодная. Я повернулся к ней спиной и сам не понял, как заснул.
Утром Маргаритка, как всегда, чувствовала себя скверно и не могла подняться. Я подумал, что Ксения с утра, наверно, свежа, бодра и готова к новым играм. Ксения… Высокая, статная, роскошная – королева Ксения. Если любить – так королеву!
На завтрак Маргаритка припасла половину белого батона и бутылку минералки.
– Знаешь, где я это взяла? – спросила она.
Купить – не могла. Не на что. Я же все деньги из-под матраса вынул.
– Стащила.
– Стащила! – удивившись моей проницательности, повторила она. – Когда тебе начнут платить?
– Скоро, – сказал я. – Я им предложил одно дело, они согласились.
Хотя уговорить стоило немалого труда. Основной труд взял на себя Билл Бродяга. Говорил он увлекательно – я сам заслушался. Томпсон и Флайер слушали сперва невнимательно – мало ли чего наплетет коротышка мулат, у которого половины зубов недостает? Они даже порывались встать и выйти из бара, но Бродяга любит препятствия – он сам себя превзошел! Они приподняли зады над стульями – да и шлепнулись обратно. Хозяин, Сэмми Хайд, только посмеивался – он не первый год знает Бродягу. Я же хранил на лице каменное выражение, всем видом показывая: кто обидит Бродягу – будет иметь дело со мной, Бричем. Это весь Чикаго знает.
И они согласились!
Днем я прошел из конца в конец проспект – а проспект длинный, миль шесть по меньшей мере, – осматривая с ног до головы всех встречных женщин. Ноги были так себе. Ксения… Что-то следовало предпринять. Есть хотелось неимоверно.
А все деньги я потратил в баре, чтобы познакомиться с этими козлами! С этими тупыми козлами. Они даже рядом с настоящими мужчинами не стояли – такими, как я и Бродяга. Они и не знали, каково это – провернуть настоящее ДЕЛО. Мелкота…
И Маргаритка права – действительно, по ночам все прохладнее. Нужно искать жилье.
Ну и город…
Как меня только сюда занесло?
Я уже подходил к нашей хибаре, когда услышал удивленный голос Маргаритки.
– Брич? Ты что там делаешь?
Еще три шага – и я увидел свою девчонку. Она стояла на пороге, кутаясь в одеяло, и смотрела совсем не в мою сторону.
Там кто-то был!
Чужого следовало прогнать.
Я как раз был в подходящем настроении, чтобы прогонять всякую мелкую шушеру. Не то чтобы кулаки чесались, а просто так… Если бы я сейчас кому-то хорошо въехал в челюсть, то почувствовал бы себя гораздо лучше.
Я побежал туда, куда смотрела Маргаритка, и обнаружил чужака. Он обирал яблоню в соседнем огороде. Услышав мое шаги, он повернулся.
Передо мной стоял мужик моего роста и моей ширины, но какой-то весь поношенный и обтрепанный. Он уставился на меня, как на привидение.
– Ну!… Ты!… Родной!… – как-то неуверенно выкрикнул он.
И помахал перед собой рукой.
Тут только я заметил, что на ногах у него – короткие ковбойские сапоги, вроде моих, но заляпанные какой-то белой дрянью. И это ничтожество еще смеет издеваться над мужской обувью?!?
– Ну!!! Ты!!! Родной!!! – прорычал я.
Мне даже замахиваться не пришлось – он и так дал деру.
Я подумал, что неплохо бы догнать его и надавать по шее. Не смертельно, а чтобы понял. И я понесся вдогонку, но он нырнул в какие-то кусты. Это уж было чересчур!
– Вылезай, а то стреляю! – гаркнул я, доставая пистолет.
Он не отозвался, трус поганый. Я действительно сгоряча стрельнул в заросли над канавой.
– Ты, черт немазаный, вовсе в уме повредился? – раздался оттуда старческий голос. – Я те постреляю! Всех лягух мне попугал!
И из канавы полез дедок, малого роста, в невероятном тряпье, волоча за собой какую-то древнюю бадейку.
– Иди, дед, отсюда! – сказал я ему. – Сам ты всех тут своей рожей пугаешь.
Но дед выпрямился и уставил в меня длинный грязный палец.
– Молчи, тульпа! – приказал он. – А ты, инкуб, коли можешь, подай знак!
– Интересное дело, сумасшедшие по огородам гуляют, – ответил я на это. – Чеши отсюда, дед. А то бадейку твою тебе на башку надену.
– А надень! – предложил зловредный дед. – Распоясался ты, тульпа, но это ненадолго. Есть и на тебя управа. Я-то не смогу, а вот Епископу Корнофору покоришься, так и запомни.
Я шел к нему по высокой траве, ступая весомо, чтобы он видел – идут если не бить всерьез, так основательно проучить. Он же вдруг со свистом втянул воздух, присел и резко выдохнул.
Меня вонью чуть с ног не сбило.
Я попятился, поскользнулся и сел.
– То-то! – сказал дед, как-то неожиданно оказавшись рядом. – А тронешь бадейку – пеняй на себя. Тогда не то что легонечко дохну – а вовсе в бараний рог скручу. Живешь ты тут, что ли?
Я не мог ответить. Не только в горле и в носу – в самом желудке, кажется когтями драло.
– Живешь, стало быть, – уверенно сказал он. – Уж не с той ли девонькой, которая на мой огород за картошкой повадилась? Ты ей, дурочке, скажи – такой корешок ненароком выроет, что от одного касания вся волдырями пойдет. Ладно, недосуг мне. Пока еще бадейку до дому доволоку. А ты гляди – никуда с огорода не девайся! Не то под землей найду!
Оказалось, в кустах над канавой была у него припрятана детская коляска. В этой коляске, надо полагать, его самого младенцем возили. С некоторым усилием он взгромоздил бадейку, укрыл ее ветошью и пошел себе, сгорбившись, катя перед собой кривобокую коляску – бомж бомжом!
Я встал.
Очень мне этот дед не понравился.
– Брич! – вдруг завопила Маргаритка.
Я направился к ней.
– Ты чего шумишь? – спросил я строго.
