– Федька, ты не знаешь, что там над тобой сверху? – спросил Демка. – Там всюду наши с фонарями, может, ты как-то дашь знать?
– Я в погребу под сгоревшим домом, их там, кажись, четыре, и прокопался вверх, – отвечал Федька. – Коли я выставлю палаш с навязанной тряпицей – могут его увидеть?
– Выставляй! Да шевели им, слышишь? А я наверх побегу!
Немало времени прошло, пока полицейские драгуны, всюду шаря с огнем, обнаружили этот торчащий из земли клинок с окровавленной тряпицей.
Досками раскидали землю, в два десятка рук разломали пол – и на краю дыры явился, освещенный фонарями, Левушка в великолепном кафтане, сверкающий позументом, изысканный, как на придворном балу.
– Федька, держи!
В подвал были спущены веревки, Федька обвязал ими Вареньку под мышки, подсадил – и лишь ножка в одном чулке мазнула его по груди.
– Погоди-ка, – сказал сверху Левушка. – Сейчас госпожу Пухову уложим в карете…
Федька остался в подвале совсем один, грязный, с полной головой и полным ртом праха и пыли – только и знал, что отплевывался, уже напрочь лишенный голоса. Азарт прошел, уступив место обиде. Красавец- гвардеец, явившись в полном блеске героем-спасителем, увлек с собой Вареньку… а на что и мог рассчитывать простой полицейский служитель?..
Вскоре над дырой навис Демка.
– Лови веревку, – сказал он. – Ох, жаль, тебя не было! Тут такое делалось! Наши три кареты арестованными набили да их собственных – две! Золото, алмазы, каменья – полными наволочками выносили! Талыгай-то наш сияет, как начищенный самовар! Погоди, не дергай, дай упрусь посильнее.
Федька выбрался наружу и, переведя дух, хотел было спросить о Вареньке, да передумал. И так будет много смеха, когда узнают, что он сутки просидел в погребе с богатой невестой. Надо полагать, Вареньку тут же отправили к старой княжне Шестуновой. И – все. И более не будет ни единой встречи.
Да ей и стыдно было бы с ним встретиться. Она – девица тонкого воспитания, а за сутки совместного житья в подвале изведала подлинный срам – когда пришлось при постороннем мужчине в уголку облегчаться. Даром что он отвернулся – а все равно же слышно… И ему тоже деваться было некуда…
Да уж, после такого – точно им новая встреча не суждена.
Демка привел Федьку к Архарову, который наблюдал за погрузкой добычи в кареты.
– Явился, сыщик хренов? – спросил Архаров. – На готовенькое? Давай-ка на конь, будешь сопровождать обоз.
Обоз получился знатный – не хуже тех, что в чумную осень приходили из столицы в Москву с одеждой и продовольствием.
Федьке выпало вместе с Ушаковым сопровождать карету с шулерами и их подругами.
– Одного из головки живьем взяли, – рассказывал Ушаков. – Скудрошный оказался, чуть не плачет, как дитя без мамки. Одного Абросимов застрелил – хотел в камин уйти. Два, сдается, ухряли.
– Как же они могли ухрять? Ход-то я завалил! – возмутился Федька.
– Сам бы я хотел знать! Они через лаз в стене сперва ушли, вниз спустились, там стрельбу затеяли. А когда наши туда полезли, они выстрелом фонарь расшибли. В потемках много не навоюешь. Опять же, Харитон думал, что мы одного подстрелили, и там в ходу мы на лоха наткнулись, лежал раненый. Ну, думаем, он! Да остремались – как вытащили, так и увидели: приколот ножом, и с виду – уж точно не француз. А время потеряли и тех французов упустили… Как-то в суматохе они проскочили.
– Головка у них была – три мазурика, Перрен, Ларжильер и де Берни, – вспомнил Федька полученное Архаровым письмо с того света, которое не раз прочитали вслух безграмотным архаровцам. – И тот волосочес. Так вы кого взяли?
– Ларжильера. Волосочеса, сдается, Абросимов уложил. А главный-то был Перрен, обидно…
– Смуряки охловатые, – обругал товарищей Федька.
Однако долго сердиться в такое утро он не мог – да и кто смог бы?
Мир был пронизан теплым и свежим светом, каждая травинка им дышала, каждое облачно было неимоверной чистоты. Дыхание от всего этого открывалось глубочайшее – кажись, весь воздух мира вобрал бы в себя, до того состояния, когда душа захлебывается блаженством.
Левушка, сопровождавший карету с аристократами, оставил ее на драгун и подъехал к Демке.
Ему недоставало в этот час музыки.
– Ну-ка, запевай, – приказал он.
Демкин заливистый тенор был у архаровцев в почете, хотя петь просили главным образом скоромное – такое, чтобы непременно не для благородного уха. Но тут ему и самому было после бурной ночи слишком светло на душе, чтобы изощряться.
– Утица луговая, солдатка полковая, – завел он звонко и радостно, – ой, лели-лели-лели, лели – полковая!
Голос полетел нал всей колонной. Песню подхватили.
– Солдатка полковая – головушка ой да удалая! Ой, лели-лели-лели, лели – удалая!
Колонна двигалась по набережной к Каменному мосту, а песня, словно бы повиснув над ней, будила окрестности – и не одна невеста, вскочив, кидалась к окошечку, чтобы увидеть откуда вдруг взялись эти сильные мужские голоса:
– Где ты была, была-пропадала? Где ты ночку, ой да ночку ночевала? – спрашивал Демка, да так, что слабое девичье сердце пронизывала дрожь.
И уходила колонна, таяла песня, и совсем издалека доносилось прощальное:
– Вы, гудочки, не гудите, меня, младу, ой да не будите…
Под эту песню Москва просыпалась, еще знать не зная и ведать не ведая, что ее избавили от стаи крыс.
Везти всю добычу в Рязанское подворье Архаров не мог – господа из почтенных семейств, лучшие фамилии, и непременно у них полон Санкт-Петербург чиновной родни. Решил – этих можно допросить и на Пречистенке, с почетом. Опять же – правду не скажут. Коли кто из них обеспечивал своим присутствием необходимость считать карточный долг долгом чести – не признается, а будет врать, что приехал-де побаловаться в картишки и с французскими девками, которые нашим не чета.
Правда, возможно, хранилась в стопках векселей, которые Архаров решил исследовать первым делом.
Когда целый караван карет, сопровождаемый полицейскими драгунами, прибыл на Пречистенку, окончательно рассвело. В третьем жилье архаровского особняка было довольно пустых комнат. Оставив там под надзором полицейских драгун тех пленников, который как-то нехорошо было запирать в подвалах у Шварца, обер-полицмейстер с архаровцами повезли шулерскую шайку на Лубянку.
– Николай Петрович, я рекомендую прежде всего избавиться от лишних людей, – сказал Шварц.
– Ты о ком, Карл Иванович?
– О дворне. Это простые люди, которые доподлинно не знали, чем их хозяева занимаются. Их допрашивать означает зря терять время. Все, что они могут сообщить полезного, уместится на одной странице. Потому предлагаю начать с них.
Архаров усмехнулся.
– Сдается мне, Карл Иванович, тут ты не больно прав. Но послушаю твоего совета…
Шварц несколько забеспокоился. Он уже знал, что обер-полицмейстер вычитывает в выражении лиц всякие неожиданные вещи. Но беспокойства своего постарался не показать, кликнул Ваню с другим кнутобойцем, столь же приятной внешности, из монахов-расстриг, по имени Пигасий и по прозвищу Вакула, что свидетельствовало о его ярославском происхождении, так там звали почему-то буйных шалопаев.
Они помогли архаровцам затолкать в кабинет «замоскворецкий полон», как прозвал его Тимофей, – понурых мужчин и женщин, одетых кто во французскую ливрею или открытое платье, кто – в сарафан или даже в армяк, а по лицам – доподлинно русских мужиков и баб. Их взяли на кухне, в конюшне и каретном сарае, в людской, горничных – в комнатах их блудливых хозяек, а лакеев – в общей толпе, окруженной и плененной в больших сенях.
Некоторое время Архаров задумчиво смотрел на шулерскую дворню. Смотрел исподлобья, тем самым
