своим взглядом, который не всякий даже безвинный человек мог спокойно вынести.
– Эти – по моему ведомству, – твердо сказал Шварц. Стоявший рядом с ним Ваня Носатый кивнул и, повернувшись к пленникам, вдруг подмигнул.
– И по моему, – негромко добавил он.
В ответ ему был близкий к панике испуг пойманных слуг.
– Да мы что? Да нас тут наняли! Да батюшки мои, господа хорошие! Да разве ж мы понимали?! Да мы-то по хозяйству! – наперебой затрещала челядь.
– Погоди, Карл Иванович. Выпороть их ты всегда успеешь, – отвечал Архаров. – Видишь – все здешние, никуда не денутся.
– А чего их пороть? – спросил Шварц. – Они мне для дела сгодятся. Выпороть никогда не поздно. Слушайте меня. Две у вас дорожки – либо упираетесь и молчите, тогда – ко мне в подвал, тем более, что кнута вы заслужили. Либо – с сего дня становитесь моими ушами. Куда бы вы ни нанялись, работаете на меня, мои приказы выполняете. Платить буду, когда сочту нужным. Коли согласны – вас сейчас же всех перепишут поименно и, оставив ваши паспорта и отпускные бумаги в канцелярии, отпустят. Найдете новых хозяев – тогда получите их обратно. Коли нет – не обессудьте.
– А чего делать-то? – осмелившись, спросил человек в ливрее, о котором Архаров сразу мог бы сказать – кучер, и кучер толковый.
– Ушки на макушке держать. Коли велю – присмотреть за каким человечком, куда пошел, да что делал, да с кем говорить изволил. Служба нетрудная. Не угодно – мои молодцы в подвале к вашим услугам. Что, Вакула, не пожалеешь кнута?
Вакула оглядел пленных с видом знатока.
– Лучших плетей не пожалею, – прогудел он. – Коли кому не терпится – можно прямо отсюда же ко мне в подвал.
А больше ничего и говорить не пришлось.
Ужас на лицах был лучшим ответом и говорил о полнейшем согласии.
Однако не на всех.
– Эй, братец, поди-ка сюда! – велел Архаров высокому лакею с напудренными волосами. Тот подошел. Архаров сделал еще знак рукой и встал так, чтобы его новый собеседник оказался спиной к шулерской челяди.
– Вот этого, Ваня с Вакулой, вы мне сейчас на дыбу вздерните, и чтоб не меньше трех висок, да еще пощекочите-ка мне его горящими вениками, – спокойно, как если бы приказывал подать горячий кофей, сказал Архаров.
– С нашим удовольствием, – отвечал Ваня. – Ваша милость, да он глухой!
На лице лакея не отразилось ни страха, ни даже волнения.
– Кабы глухой – не так уж глупо. В притоне такой слуга на вес золота был бы – там всякое говорят… Нет, Ваня, он не глухой, – произнес Архаров даже как-то задумчиво. – Я все за ним слежу… Рожа-то у него тоже говорящая…
– И что же говорит? – спросил Шварц.
– А то и говорит, что не глухой – глухие, дожив до таких лет, приучаются по губам понимать. А просто по-русски не разумеет. Ваня, сделай милость – выгляни, кликни Тучкова. А ты, Вакула, стань в дверях. Потом этих голубчиков за то, что не выдали, вниз…
– Ваше сиятельство! – с таким истошным криком арестованная дворня, чуть ли не вся разом, повалилась Архарову в ноги. – Простите, помилуйте дураков!.. Не виноваты мы! Он так велел!
– Кто это? – дождавшись тишины, спросил Архаров, тыча пальцем в не разумеющего по-русски лакея.
Не успел хоть кто-то из дворни собраться с духом, как вошел Левушка.
– Чуть было нас не околпачали, – сказал ему, усмехаясь, Архаров. – Спроси этого мусью, как его прозвание.
– Тебя околпачишь! – развеселился Левушка, задал вопрос и получил пространный ответ.
– Его звать мусью Перрен, – вместо Левушки перевел один из коленопреклоненных.
– Он говорит, что главным у них был кавалер де Ларжильер, – добавил Левушка.
– А вы что скажете? – спросил Архаров у дворни. – Молчите? Заврались вы, братцы. Все еще его боитесь? Не след. Вам бы вон Вани бояться, а с этим мы живо разделаемся…
И тут Архаров, к общему удивлению, быстро и ловко, как кот лапой, сдернул с Перрена парик.
– Ну, точно он, Карл Иванович, глянь – левое ухо обгрызенное!
Шварц подошел и на попытку Перрена прикрыть ухо отвечал неожиданно – ухватив его за пальцы, так их вывернул, что француз взвыл.
– Вон оно, ухо. А сей кавалер долго еще карт в руки не возьмет, – преспокойно произнес Шварц.
– Ты, сударь, никакой не Перрен, а парижский мошенник Дюкро, – по-русски сказал Архаров. – Левушка, растолкуй ему по-французски, что он Дюкро. И что его по «явочной» от парижского обер-полицмейстера отправят туда, где он уже давно заслужил бессрочную каторгу – во Францию то бишь. А вы, дурачье, сподобились-таки кнута… Нашли кого покрывать…
– Николай Петрович, они честно полагали, что мусью Дюкро найдет способ вывернуться и отомстит им за предательство, – неожиданно вступился за дворню Шварц. – Они были свидетелями подобных наказаний, я полагаю, и сейчас поодиночке дадут показания. Потом же господа Коробов и Клаварош переведут показания на французский для отсылки господину де Сартину. Ваня, возьми этого мазурика, спрячь понадежнее. В известный чулан.
– Как вашей милости угодно, – сказал Ваня, сгреб сопротивлявшегося шулера и выволок из кабинета.
Вакула же стал подпихивать к дверям растерявшуюся шулерскую дворню.
– Стой, – велел ему Архаров. – И помолчите все, ради Бога.
Впрямь воцарилось молчание. Архаров смотрел в бумаги, ждал, пока оно сделается совсем тягостным. И тогда негромко позвал:
– Павлушка!
Тут же он поднял голову и уставился в то лицо, что и глазами, и разинутым ртом откликнулось на призыв. Парень был курнос, явно белобрыс, щекаст – этакий простонародный Купидон, именуемый среди свах «кровь с молоком». Обалделый вид шестуновского беглого лакея свидетельствовал – и тут не вышло промашки.
– Вакула, забирай, – велел Архаров. – И все пошли вон отсюда.
После чего он действительно занялся взятыми у шулеров бумагами, среди которых была и какая-то сомнительная купчая на дом в Кожевниках, и отпускные слуг, и паспорта, и много всякого иного добра.
– Внушительный ты мужчина, Карл Иванович, – сообщил Архаров Шварцу потом, когда новоявленные осведомители, дав показания о подвигах Дюкро-Перрена, записавшись у Дементьева и обязавшись, побожась перед образами, сообщить о своем новом местожительстве, убрались. Хотя Шварц как был в первый день их знакомства, так и оставался худощав.
Немец понял суть комплимента, но даже не улыбнулся – Архаров сказал то, что он и без посторонних людей про себя знал. Хотя было ему приятно, что наконец оценили.
– Я должен быть, – с глубоким удовлетворением произнес Шварц. – И все должны знать, что есть я.
– Вижу, – согласился Архаров. – Да не косись ты на меня. Ты бы его вовеки не определил – он игрок, он лицом владеть должен, иначе никого не облапошит. А я как раз и присматривался – кто из них роже воли не дает. Так что, продолжаем следствие?
– Вашей милости следует поспать два с половиной часа, – сказал Шварц. – Ибо день предстоит нелегкий.
– Какое поспать, утро на дворе… Стало быть, остается кавалер де Берни, где-то он затаился. Ну, приступим, благословясь.
Он выложил на стол векселя, и вдвоем со Шварцем они живо раскидали это бумажное хозяйство по стопкам.
– Вельяминовские… Морозовские… Лисовского какого-то, по-русски писано, на кавалера де
