– Ты всех вывел из игры навеки, и самого себя равным образом! – крикнул князь. – Ради двух побрякушек, которым лишь в Москве велика цена, а в Петербурге такого добра довольно! Я проклинаю день, когда связался с тобой и с Перреном!
– Хорош бы ты был, мой ангел, без меня и без Перрена – в долгах, как в шелках, только и имущества, что титул! Разве тебе плохо платили?
Тереза слушала и пыталась внушить себе, что каждое слово князя – ложь и клевета. Но что-то плохо получалось. Пылкость князя более говорила душе, чем язвительность любовника.
– Да, ты мне славно заплатил…
Тут мужчины вдруг замолчали.
– Славно ты мне заплатил, – повторил князь.
– Она была на сем свете не жилица, – куда более мирно и даже с виноватой интонацией произнес Мишель. – А после того, как ее пыталось похитить это чудовище, после того, как ты велел спрятать ее внизу, после того, как она столько часов провела под землей… Пусть Бог меня накажет, коли я не избавил ее от мучительной кончины – ты же знаешь, как страдают перед смертью те, у кого идет горлом кровь…
– Бога бы ты хоть всуе не поминал…
– Она слишком много видела и знала, князь, она бы выдала. И напрасно ты полагал вывести ее потом через подземелья – Перрен и Ларжильер с тебя глаз не спускали. Перрен так и вовсе был убежден, что ты сам подослал ту страшную образину, чтобы иметь повод спрятать Пухову поглубже…
– Перрен не хуже моего знал, что у нас на плечах повисли архаровцы.
Тереза насторожилась – вот уже второй раз помянули архаровцев, и это наводило на совсем нехорошие мысли. Кто-то из двоих, князь или Мишель Ховрин, натворил дел, достойных внимания Рязанского подворья. Это не мог быть Мишель! Однако сейчас, когда она не видела лиц, не ощущала рук, а лишь слышала голоса, слух прирожденной музыкантши обострился. Нюансы и обертоны сделались более отчетливы, насыщенность каждого слова чувством уже стала приобретать цвет: слова князя были то пунцовы, то лиловы, той глубины оттенка, которая вот-вот выльется в беспросветную черноту; слова Мишеля были – как по серо-голубому полю чертятся быстрые исчезающие синие и черные линии. Музыка пунцовых слов убеждала, музыка холодных синих и черных – нет. И это было страшно. Тереза прислонилась к стенке. Мишель лгал…
– А кто додумался идти ночью в дом захаровской мартоны? – спросил князь.
– А чего ж не пойти, когда привратник меня с младенчества помнит?
– То-то вы с Франсуа ему и отплатили…
– Молчал бы ты, князь!
– Да ведь уже ясно стало, что ничего нельзя спасти!
– Это теперь ты сделался добродетельным, слушать тошно! А коли ты добродетелен, как Грандисон, что же дозволил в своем доме вести игру? Или добродетель – сама по себе, деньги же – сами по себе?
– Это я слышу от господина, который ради двух побрякушек погубил хорошо поставленное дело, – теперь и голос князя прочертил сине-черную молнию.
Но даже ежели бы князь сейчас признался в злодеяниях, поджег лавку, оборотился рогатым чертом, Тереза не придала бы этому значения. Мишель лгал, лгал с первой минуты своего появления здесь… и, возможно, в ее жизни…
Она решительно вошла, чтобы сказать ему это.
Мужчины повернулись к ней.
– Мишель, я должна с тобой поговорить, – сказала она по-французски.
– Да, моя любовь, – ответил он, и ощущения цвета пропало, голос потерял смысл, потому что Тереза видела любимые светлые глаза, и эти глаза растворяли ее, словно кусочек сахара в кипятке.
– Извольте, сударыня, – произнес князь по-русски и посмотрел на нее, как ей показалось, сочувственно. – Я благодарен вам от души, а сейчас позвольте откланяться.
– Не дурачься, князь. Уйдем вместе. Сейчас нам расставаться не след, – быстро сказал Мишель. – Надобно скорее предупредить твоего любезного Генерала.
– Не хочешь отпускать меня? – спросил князь. – Боишься, что я в расстройстве чувств отправлюсь в полицейскую контору и кое-что поведаю про кавалера де Берни? Опамятуйся.
– Тереза, князь попал в беду, – опять по-французски заговорил Мишель. – Несчастья его велики, а что самое ужасное – мы остались без денег. У нас на двоих и пяти рублей не будет. Я не могу более просить в долг у Перрена, я… мы оба ему должны. Я как человек порядочный обязан сопроводить князя и его друга в безопасное место. И тут же я вернусь! Тереза, дайте нам в долг сколько возможно!
– Если бы у нас были те деньги, что я отнесла по вашему приказу господину Архарову… – начала было она.
– Кабы вы были умны и сумели разумно поговорить с господином Архаровым, то мы, возможно, не оказались бы в столь бедственном положении…
– Так в ваших несчастиях я виновата? – Тереза тут же бросилась к своему тайничку за печкой, который сама так заботливо обустроила, чтобы вынуть оттуда все содержимое и бросить на столик.
И тут в полной тишине раздался стук копыт.
Три лошади рысили по Ильинке – и вдруг остановились у дверей модной лавки.
– Покупатель, в такую рань? – удивился князь.
– Тихо… – прошептал Мишель. – Тереза, выгляни в окно.
Тереза чуть приподняла край занавески и ахнула.
– Что там?
– Архаровцы…
Князь и Мишель переглянулись.
– Они выследили нас? – без голоса сказал князь.
– Невозможно… – так же отвечал Мишель. – Тереза…
– Есть черный ход, – быстро произнесла она. – Погодите…
И, повернувшись к мужчинам спиной, стала отворять тайничок.
Когда она несколько мгновений спустя выложила на стол два мешочка с монетами, ей показалось странным, что Мишель держит руку за пазухой, а князь открыл рот для каких-то слов, но онемел.
– Мишель, тут почти все, возьми, уходите…
– Ты назначила в это время встречу? Кому? – спросил Мишель.
– Вы с ума сошли! Уходите, ради Бога! Это не ко мне! Я никого не звала! – вдруг испугавшись, воскликнула она.
– Ховрин, довольно дурачеств! – в голосе князя была внезапная строгость – строгость мужчины, призывающего к порядку недоросля.
Мишель прислушался.
– Они спешиваются… они точно идут сюда…
– Сударыня, бегите вниз, встретьте их там, ради всего святого! – воскликнул князь. – Займите их чем- нибудь, не позволяйте входить в задние комнаты! Бегите!
Мишель сунул деньги в карманы.
– Я вернусь, – сказал он. – Этот поцелуй – не прощальный, любовь моя, счастье мое…
Она и сама всей душой, всем телом требовала хотя бы поцелуя.
– Да бегите же! – прикрикнул князь, становясь между ними и распихивая их. При этом он задел рану, застонал, закряхтел. – Будут еще поцелуи, все будет… только бегите вниз…
Тереза выскочила из спальни и поспешила через задние комнаты к дверям лавки, в которые стучал собственноручно поручик Тучков.
Рядом, держа в поводу его Милорда и свою кобылу, стоял Яшка-Скес в синем полицейском мундире, а Захар Иванов остался в седле.
– Погодите, сударь, я не одета, – крикнула Тереза.
– Мне до этого нет дела, сударыня, – отвечал Левушка. – Я привез вам пакет. Дело важное и срочное!
Закутавшись в шаль и придерживая ее, Тереза отодвинула засов.
– Доброе утро, сударыня, – сказал Левушка, входя. – Опять я к вам с поручением.
