Архаров не видел, что справа, чуть позади него, встала взъерошенная Дунька с обнаженной шпагой, слева же, также чуть позади, Ваня Носатый с двумя кавалерийскими пистолетами.
Сцена у него за спиной представляла странное зрелище. Шварцевы подручные отделяли агнцев от козлищ – отогнали мятежных батюшек в одну сторону, перепуганных актеров и челядь Горелова – в другую, не слишком стесняясь в выражениях и благословляя ослушников тяжкими кулаками. Кто-то успел выстрелить – но тут же лишился и пистолета, и соображения, растянувшись на дощатом полу. Одна лишь госпожа Тарантеева, единственная дама в этом мужском вавилонском столпотворении, так и стояла на коленях, с перепугу даже не пытаясь встать.
Она ничего не понимала и никому более не была нужна. Ее обходили, как некое досадное недоразумение посреди сцены, как обошли бы мебель, даже стараясь не наступать на раскинувшуюся серебряную юбку, украшенную цветочными гирляндами. Полет ввысь прервался, не получив завершение, и Маланья Григорьевна все яснее осознавала, что потерпела величайший в своей жизни крах. После такого ни одна актриса не посмела бы вновь выйти на сцену. Остаться после завершения трагедии без аплодисментов, без выходов с реверансами – смерти подобно…
Шварц, с пистолетом в каждой руке, тоже вышел к рампе. Он единственный из всех архаровцев, включая Дуньку, был безупречно чист – и даже не соринки не упало сверху на его свеженький нитяной паричок.
– Простите, ваша милость, что задержались, – негромко сказал он Архарову, держа под прицелом первые ряды кресел. – Основные наши силы еще пребывали в Сретенской обители, я взял тех, кто на тот час имелся в моем распоряжении, включая канцеляристов. Оставил одного лишь Дементьева по причине его преклонных лет. Господин Коробов отправлен мной за драгунами, вскорости они прибудут. Также ваш Иван отправлен в Сретенскую обитель за архаровцами. Есть основания полагать, что мы продержимся до их явления.
У Левушки хватило ума, когда из-за кулис на сцену полезло Шварцево воинство, отсалютовать противнику шпагой и отскочить. Но он уже довольно знал князя и прекрасно помнил, как тот исчез в потайной дверце как раз посреди поединка. На сцене вполне мог быть люк для появления какой-нибудь нечистой силы или древнегреческого божества. Поэтому Левушка, наставив на князя шпагу и готовясь прыгнуть в глубокий и длинный выпад, как только в оном возникнет нужда, левой рукой стал делать знаки Кондратию Барыгину и Вакуле, чтобы зашли сзади и подхватили Горелова под буйны рученьки.
Князь однако ж оказался более находчив, чем полагал поручик Тучков. Он вдруг кинулся вперед, мимо Левушкиной шпаги и даже мимо широкой архаровской спины – как раз туда, где никого не было. И неожиданно точным прыжком перескочил рампу. Его поймал в охапку какой-то господин в коричневом кафтане – и князь Горелов оказался среди своих.
Силы распределились наконец – архаровцы стояли на сцене, а бунтовщики вместе с человеком, которых их возглавил и был способен повести в атаку, – внизу. Судя по тому, как он стоял впереди, подняв шпагу, штурм сцены был близок…
– Назад, – отступая от рампы, сказал Архаров. – Все назад. Уходим.
Отступление было единственным возможным маневром – Шварц привел действительно лишь тех, кого смог собрать по двум своим подвалам и выдернуть из канцелярии. Настоящими бойцами из них всех были только Ваня Носатый и Филя-Чкарь.
Дунька все это время внимательно следила за Архаровым. Приказ об отступлении ее обрадовал – еще и потому, что она несколько разбиралась в закулисных пространствах и закоулках, так что могла оказать неоценимую помощь.
– Идем, идем, – пятясь, сказала она.
– Ваня, Вакула, выставьте вперед иереев Божиих, – негромко приказал Шварц. И Архаров понял, что немец выучился читать его мысли – он сам хотел прикрыться священниками, но изначальное почтение к духовному званию не позволяло ему отдать такого приказа.
Все это заняло очень мало времени – князь Горелов еще отдавал приказы, кому – куда, а Архаров уже уходил последним в какие-то щели между висящими черными полотнищами. Левушка, не пряча шпагу в ножны, был рядом и шипел, чтобы обер-полицмейстер живее поворачивался. А где-то в темноте звенел Дунькин голосок – она звала за собой, торопила, костерила на все лады отставших. И то – следовало выбраться из театра, пока князь никого не прислал к черному ходу.
Она хотела выбежать первой, но Шварц удержал ее и выстрелил в приоткрытую дверь наугад. Ответного выстрела не последовало, тогда он распахнул дверь, и вся странная команда – канцеляристы, кнутобойцы, гвардии Преображенского полка поручик Тучков и мартона отставного сенатора Захарова – высыпала наружу.
На подножке черной кареты сидел Сергей Ушаков и, ворча под нос слова, каких в документах не пишут, врачевал себе ногу. Нажевав ромашки, тысячелистника и главным образом подорожника, он обложил зеленой кашицей рану и возился с повязкой.
От свежести воздуха и яркости окружающего мира Архаров на мгновение ошалел. После театрального полумрака, с которым бессильны сладить свечи, после пыли, запаха краски и клея, после ощущения сродни тому, какое должно бы возникнуть у человека, провалившегося в глубокий, узкий и уже сухой колодец, он вернулся в мир, который был ему уже почти так же чужд, как закулисные закоулки.
Он сошел с крыльца, и тут же мимо него сбежали канцеляристы, тяжко протопал Вакула. Архаров молчал и весь отдался одному несложному действию – вдыхал и выдыхал живой воздух…
Это было диво невозможное – после почти казарменных ароматов Рязанского подворья, после Пречистенки, где стены все еще порой источали сырость, а кухонные запахи доплывали до третьего жилья, даже после апартаментов Волконского, где княгиня с княжной жгли курения, после московских улиц, редкая из которых не была одновременно сточной канавой для позабывших выстроить на дворе нужник москвичей, ощущать дыхание некошенного луга, вовсю цветущего шиповника, медоносных трав. А лицо ощутило совершенно позабытый жар солнечных лучей.
Рядом оказалась Дунька – разумеется, с обнаженной шпагой. Но он ее не заметил. Ему необходим был этот миг передышки – и он отдался мигу бездумно и даже слепо – непривычно яркое солнце заставило его зажмуриться.
– Николаша! Там скачут! – воскликнул Левушка. – Бежим! В парк!
– Пустое, Тучков, наши это…
– Извольте отойти, сударь, – строго сказал Шварц. – От его сиятельства всего ожидать возможно.
Архаров неторопливо пошел в тенистую аллею.
Он оказался прав – это явились полицейские драгуны, и с ними – архаровцы. И был сдвоенный выстрел, и было явление обер-полицмейстера подчиненным из-за кустов шиповника, и краткая диспозиция захвата театра вместе с его населением. Неугомонный Левушка убежал командовать штурмом парадного подъезда, Демка возглавил команду, которая вошла с черного хода. Остались возле черной кареты и привязанных к чему попало коней Шварц, Дунька, раненый Ушаков да кнутобойцы. Еще Архаров удержал Тимофея Арсеньева.
– Что оружие?
– Не извольте беспокоиться, ваша милость, оружие мы привезли в полицейскую контору. Да только попали впросак – там один старик Дементьев сидит, как сыч в дупле. Фузеи-то мы занесли, а пленников девать некуда было, подвалы-то Шварц запер, уходя…
– Иноков, что ли, привели?
– Троих, ваша милость.
– И куда девали?
Тимофей замялся.
– Ну?
Дунька вроде и слушала их – и не слышала. Что-то ее беспокоило, сильно беспокоило, и она никак не могла вспомнить – было же на сцене старого театра нечто сомнительное, отозвавшееся сейчас тревогой, но когда, как, с кем? Серебряный круг, круг тусклого серебра посреди сцены…
Вдруг она сообразила и поспешила к черному ходу.
В театре коли что и делалось, то снаружи все равно было не разобрать. Кстати, и выстрелы, выбранные в качестве знаков, оказались на деле едва слышны – хотя, зная обстоятельства, можно было понять, что в
