затруднений подъехали к крыльцу.
– Глянь, Николаша, пожар! – Левушка указал на окна, в коих отразился закат.
– Сплюнь, – хмуро посоветовал Архаров. – Ч-черт, примет кто-нибудь лошадей? Или на крыльцо верхом взъезжать?
Однако нашлось кому кинуть поводья, и они вошли в сени, поднялись в гостиную.
Там навстречу Архарову с Левушкой вышел отнюдь не князь, а невысокий, хрупкого сложения, стремительный офицер с тем особенным чуть рассеянным взглядом, который обер-полицмейстер вспомнил сразу.
– Александр Васильевич, наконец-то! – воскликнул он.
– Помогай Бог, Николай Петрович, – отвечал Суворов, обнимая его. – И тебе, сударь. Что ж не в мундире?
– Он и в парижском кафтане исправно служит, – вступился за Левушку Архаров. – Откуда, надолго ли?
– Может, дождусь тут графа Панина, а может, и без него к Михельсону поеду. Мне приказ вышел – самозванца воевать. Турку-то и без меня почитай что одолели. Стало быть, есть кого двигать против маркиза Пугачева – полки, поди, уж в дорогу подымаются…
– Его сиятельство умолял государыню усилить полками Москву, нам тут впору уже дьячков и просвирен ставить под ружье, – пошутил Архаров, искренне радуясь встрече.
– Ты, сударь, не знаешь еще, а сегодня письма получены, сама государыня, осознав опасность, собиралась вам на помощь из Петербурга скакать!
– Государыня? – переспросил Левушка.
– Велик Господь – обошлось, отговорили. А ведь прискакала бы. Сказывали, она однажды так выразиться изволила: я-де, родись я мужчиной, и до полковника не дослужилась бы, а из-за любви своей к риску сгинула в чине поручика.
– И я про это слыхал, – вставил Левушка.
Тут из кабинета вышел Волконский.
– Извольте радоваться, господин Архаров – пишут, полк донского старшины Платова стоит под ружьем, ждет, пока наверху соблаговолят хоть что-то решить. А мы тут – как на ладони, бери нас голыми руками!
– Что разведка? – спросил Архаров.
– Разъезды на одни лишь следы самозванца натыкаются, да следы-то – со всех сторон… Ты, сударь, с известиями?
– Да, – сказал обер-полицмейстер. – Сегодня утром люди мои взяли склад с амуницией едва ли не посреди Москвы. И потом предотвратили некоторое возмущение, виновники взяты под стражу.
Подробнее докладывать он пока не стал – не потому, что иссякло вдруг доверие к Суворову, а просто не составил еще разумного и правильного доклада. Не рапортовать же, что ворвался в театр, где силами крепостных неведомого помещика была поставлена перекроенная сумароковская трагедия, и повязал публику, сидевшую в креслах. Тут следовало начинать с самых истоков преступного замысла, а истоков-то пока и не было – из всех заговорщиков один лишь князь Горелов сидел под замком.
– Позволь рекомендовать тебе – вот кто отныне командует нашей шестой Московской дивизией, – князь Волконский сделал жест в сторону Суворова. – Однако желал бы я ее видеть.
– Я, сударь, думаю, когда приедет граф Панин, все тут переменится, – заметил Суворов, – и в Москве мне делать нечего. Я чай, он и сам тут долго не засидится, и меня с собой увезет. Слухи ходят, государыня желает облечь его чрезвычайными полномочиями, а не только во главе войск поставить.
– Панина? – переспросил Архаров.
– А более некого, – язвительно произнес Суворов, да и не произнес – как-то по-птичьи выкрикнул. – Князь Орлов по обыкновению своему никаких идей не имеет. Голицын с Разумовским, прости Господи, дураки. Князя Щербатова от войск отозвать изволили – якобы для изустного донесения о настоящих того края обстоятельствах. Ну так он туда более не вернется. И слава Господу.
– Панин, стало быть… – тут Архаров ощутил движение своего левого рукава. Это дергал Левушка, коему пришло на ум то же, что обер-полицмейстеру.
Оба они прекрасно видели в ложе старого театра сестру сей особы, почти облеченной чрезвычайными полномочиями, – сильно недовольную и Петербургом, и государыней княгиню Куракину. А коли от княгини через милого братца ниточка тянется к наследнику-цесаревичу? Поймали бы Брокдорфа – может, ниточка бы обозначилась яснее, а тут – ломай голову, гадай на модный манер, размазывая по блюдцу кофейную гущу…
– Александр Васильевич, сделай милость, поезжай, посмотри город, авось свежим глазом что важное заметишь, – попросил князь Волконский. – Николай Петрович и ты, Тучков, поезжайте тоже.
– Я засвидетельствую сперва почтение ее сиятельству, – сказал на это Архаров. Он желал убедиться, что с Варенькой все обстоит благополучно. Левушка, ни слова не говоря, пошел за ним следом на половину княгини.
У поручика Тучкова была странная забота – он не знал, как быть с портретом Вареньки. Столько времени таскал его на груди – а получилось, что сама Варенька была для него не более вещественна, чем пастушка из галантных песен господина Попова, любимых молодежью ныне так, как за двадцать лет до того обожали песни Сумарокова.
Княгиня Елизавета Васильевна при виде обер-полицмейстера, тут же, не успев руку для поцелуя протянуть, велела позвать девиц. Они явились вместе – княжна Волконская и Варенька, одетые похоже, в светлые платья модных оттенков, с одинаково взбитыми волосами.
Ничего Вареньке рассказывать Архаров, понятное дело, не стал, а только осведомился о здоровье. И, обычно крайне подозрительный, на сей раз не заметил, как переглянулись княгиня с княжной. Зато заметил Левушка. И понял, что решать судьбу портрета еще рано – может, даже разумнее будет оставить его как бы нечаянно в архаровском кабинете. Сам-то Николаша попросить его у девицы не догадается, а так – вроде портрет с луны свалился…
Не то чтобы поручик Тучков так уж мечтал напиться на свадьбе друга – нет, а просто он уже начинал испытывать некоторую тревогу: ведь Архаров знать не желал женщин своего круга. А в его возрасте уже неплохо обзавестись семьей, тем более, что прокорить ее обер-полицмейстер сможет, даже ежели в год будет прибавляться по младенцу. Поэтому Левушка, совсем уж собравшись тайно передать портрет Вареньке Пуховой, оставил его при себе. И даже удержался от вопросов, когла они, откланявшись, шли вниз, в сени.
Архаров и точно не собирался жениться, хотя девица ему нравилась. Не так, как Дунька, – а, коли сравнивать, так Дунька была котенком, в меру игривым, в меру когтистым, который без спросу лезет на колени; Варенька же более походила на заморскую птицу из тех, что держат в оранжереях, – прикоснуться к такому диву боязно, можно лишь любоваться да каменеть, коли вдруг по капризу своему подлетит и опустится на плечо. Если бы кто сказал ему, что сам он Вареньке далеко не противен, он бы по вечной своей подозрительности усомнился в искренности собеседника. А меж тем девушка приняла его таким, каков он был, полагаясь лишь на необъяснимое чутье души. И это свершилось, когда они сидели ночью в кабинете, вдвоем, вопреки всем правилам светского общежития.
Суворов ждал внизу со своим денщиком Прошкой. Кони для них двоих были оседланы. Архарову с Левушкой подвели Фемиду и Агата. Вчетвером всадники выехали с Воздвиженки на Арбат и далее – к Арбатским воротам. Архаров непременно хотел показать Суворову жалкое состояние валов.
Оба понимали – все эти годы Москве незачем было строить укрепления, поскольку не от кого было обороняться. Оба знали – самозванец может оказаться в любой стороне. И то, что Архаров закрыл сегодна одну из дырок, куда он мог бы просочиться, вовсе не означало отсутствия иных дырок.
Но у Тверских ворот они, не сговариваясь, остановили коней и замолчали.
– Егеря идут! – воскликнул Левушка. – Ей-богу, идут! Зеленые мундиры!
– Слава те Господи, – Архаров перекрестился.
По Тверской-Ямской в Москву наконец-то входил егерский батальон, присланный в помощь для соблюдения порядка в Москве и охраны учреждений. Крепкие, невысокие, коренастые егеря казались сейчас Архарову лучше щеголеватых гвардейцев Преображенского полка.
