чувство.
– Господи! – воскликнул Сумароков. – Вот уж и полицейские мое стихотворство затвердили! Полицейские! А вельможи, а судьи, а временщики все кобенятся, знать меня не желая! И пакостят мне на каждом шагу – взять хотя бы господина Салтыкова, сгубившего мою трагедию, аки варвар! И государыня, кою я едва ль не на коленях молил устроить театр в Москве по моему плану, дабы ставить там русские трагедии, государыня, коя допустила издевательство надо мной господина Салтыкова…
Вразумить драматурга по-хорошему не получилось, а слушать стародавнюю ахинею обер-полицмейстер не желал.
– Тимофей! – крикнул Архаров. – Проводи господина Сумарокова, доставь на квартиру в моем экипаже!
Тут же вошел Тимофей, всем видом показывая: коли драматург не пожелает убраться из кабинета с честью, будет вынесен в охапке.
– Постойте, – сказал вдруг Сумароков. – Вы полагаете, я не понял? Так вы, сударь, полагаете?
– Ступайте, сударь, с Богом, – устало отвечал Архаров. – И без вашего стихотворства башка пухнет.
– У меня долг, – тихо произнес Сумароков. – Долг обличать пороки. И прославлять добродетель. А мне мешают, палки в колеса суют. От театра отлучают! Господин Салтыков меня унизил! Но… но я буду славить торжество справедливости!..
Тут же Архарову пришла на ум Салтычиха в Ивановской обители. Он вообразил себе, как у дыры в земляном холме стоит Александр Петрович с тетрадкой и читает для Людоедки торжественные вирши, призывая ее к добродетели. Пришлось крепко стиснуть зубы, чтоб не расхохотаться.
– Не стоит, право, – сказал Архаров. – Извольте никуда из дому не отлучаться. Статочно, еще понадобитесь.
Для чего – не сказал. Не хотелось даже думать о ставке на одной доске Сумарокова и графа Ховрина. И совсем негодная мыслишка попыталась успокоить душу: авось у Шварца хватит разумения проделать все, что надобно, не беспокоя начальство…
Сумароков отбыл. Архаров занялся иными делами. Вечером он поехал к князю Волконскому. Очень не хотел раньше времени сообщать подробности театрального бунта, однако, поразмыслив и кое-что сопоставив, понял – откладывать далее опасно.
Он подозревал всех – кроме, разве что, братьев Орловых. Он и самую государыню подозревал в том, что она тайно попытается, коли уже не попыталась, войти в сношения с Пугачевым. А уж что до Панина… вернее, до братьев Паниных…
Волконского, видать, подучила княгиня – стоило лакею доложить об Архарове, тут же он послал за дамами, явились все три – Елизавета Васильевна, Анна Михайловна и Варенька Пухова. Архаров понял: ловушка! Суворова родной батюшка сосватал – тому осталось, приехав в Москву, умыться с дороги да и под венец. А Архарова сосватать решил князь Волконский, очевидно, в силу возраста вообразив себя отцом родным. Хитрость была шита белыми нитками. И ведь женитьба была бы весьма выгодная: тот, кто, став мужем Вареньки, введет ее в высший свет, тем самым угодит загадочным и богатым ее покровителям. А, значит, о своей фортуне может более не беспокоиться – и лежа на боку, будет исправно чины получать.
Архаров попытался было деликатно уклониться от беседы с дамами, но ловкая Елизавета Васильевна умело распоряжалась в гостиной – и кончилось тем, что обер-полицмейстер растолковал свои опасения князю Волконскому невзирая на посторонних. Да и не было никакой тайны в том, что интрига у семейства Паниных в крови. Коли младший, генерал-аншеф Петр Иванович, получит неограниченные полномочия, то непременно употребит их на пользу старшему, Никите Ивановичу, и, значит, воспитаннику его, цесаревичу. И участие их милой сестрицы в этом деле представляется опасным – не зря она оказалась в театре и не зря пыталась заманить туда княгиню и княжну Волконских…
Князь слушал и кивал. Он прекрасно понимал, что может произойти, когда сбудется панинская мечта и на престол взойдет государь Павел Петрович. Первым делом полетят головы тех, кто связан с Орловыми. А кому обязаны своими чинами Волконский и Архаров? Вот то-то же…
У государыни, пусть даже Орлов отставлен от фаворитской должности, хватает ума соблюдать равновесие и не нарушать порядка там, где он заведен ко благу отечества. Кто сказал, что хватит ума у ее сына?..
Убедившись, что князь осознал меру опасности, Архаров снизошел и до дам – рассказал, как внушал Сумарокову обязанности особы, которую Господь ненароком снабдил поэтическими способностями. Иногда ему удавалось развеселить светских женщин, удалось и на сей раз, хотя показалось странным – они засмеялись не при рассказе о драматурге, продолжающем борьбу с тиранами, а когда Архаров всего лишь упомянул про заготовленную Сашей бумажку.
Потом он поехал домой и неожиданно для себя напился в обществе Меркурия Ивановича и поручика Тучкова. Просто взял да и выпил почти все, что стояло на столе. Наутро даже не мог вспомнить, как его доставили в спальню.
Сборы затянулись – вместо кофея Никодимка отпаивал барина рассолом. Левушка, сидя напротив (дело было в спальне) утешал и оправдывал друга на разные лады. Сам он тоже был не в лучшем виде. Наконец удалось выехать и добраться до Рязанского подворья.
В коридоре Архарова смиренно дожидался плотный мужчина низкого звания, в праздничном для своего сословия кафтане – длинном, темно-коричневом, застегнутом сверху на серебряные лапки. Кафтан, сдается, шили на кого-то более статкого – посетителю он был до лодыжек. Круглую шляпу он держал подмышкой, но снял ее, видимо, недавно – зачесанные на лоб смоляные короткие прядки лежали, примятые ею, ровнешенько. Рядом стоял Клашка Иванов.
– Ваша милость, – как-то нерешительно обратился этот человек к Архарову.
– Чего тебе?
– Вы меня, поди, позабыли…
– Позабыл, – согласился Архаров. – Много вас тут прибегает, каждое рыло не упомнишь.
– Да я-то вас помню! Премного и чувствительно вами благодарны… – заковыристо выразившись на господский лад, мужчина замолчал.
– Да говори уж, чего встал! – прикрикнул бойкий Клашка. – Ваша милость, спозаранку стоит.
– Канзафарова ко мне. Тимофея. Абросимова. Этот пусть подождет.
У Архарова теперь была главная забота – изловить Брокдорфа и доктора Лилиенштерна. Он выслушал доклад Абросимова – десятские ничего про этих двух не слыхали, доктор не возвращался, опрошены многие немцы, булочники и сапожники, никто ничего связного не сказал, и по всему выходило, что искать преступную парочку придется долго – Москва велика, и коли они забились, допустим, в Кадаши, то могут просидеть там, пережидая переполох, очень долго.
– Искать, сукины деть, искать по всем закоулкам, из-под земли вырыть, – приказал Архаров. И, когда подчиненные выходили, увидел в открытую дверь ожидавшего посетителя и поманил его пальцем, а заодно движением той же руки задержал у себя Клашку и Канзафарова.
Мужчина вошел и перекрестился на Николая-угодника.
– Ну? – спросил Архаров, думая одновременно, что следует послать Никишку в «Татьянку» за рассолом.
– Десятский у нас, Федот Званцев, сказывал – надобно доносить, коли кто против государыни кричит… – доноситель посмотрел на обер-полицмейстера с надеждой, что уж это преступление должно вызвать хотя бы любопытство.
– Иванов, в канцелярию его, – велел Архаров. – Ты там все досконально обскажи, писаря запишут, да покороче – кто кричал, когда, не называл ли каких имен. Ступай.
Клашка подтолкнул мужчину и повел его, придерживая за плечо, к двери, но тот с неожиданной ловкостью развернулся и вновь оказался перед Архаровым.
– Ваша милость! – словно опомнившись, быстро заговорил он. – Не велите казнить – а только я такое видел, что и сам не ведаю, к чему оно!
– С этим – к попу! – тут же отвечал Архаров. – Мы видениями не занимаемся! Иванов!..
Он хотел приказать, чтобы странного просителя выставили в тычки, но тот вдруг рухнул на колени.
