– Ваша милость! Дозвольте молвить! Коли понапрасну пришел – так изругайте матерно, да только молвить дайте!
– Изругать – с особым удовольствием, – тут же согласился Архаров. – Ладно, говори, да покороче.
Мужчина поднялся и заговорил на удивление деловито.
– Мы, ваша милость, домишко имеем в Трехсвятительском переулке. И тесть мой хворает, потому ночью кричит, встаем, его обихаживаем. Вот и вышло, что я после вторых петухов на дворе оказался. А дворы у нас какие – ступеньками, все слышно и видно, что у соседей делается. Слышу – лошадь заржала, люди загомонили. Что, думаю, за езда и за гостевание среди ночи? Вот и пошел на голос, мало ли что… воры, может, лезут, так десятских позвал бы. А там у ворот чуть не драка. Трое на троих, но, ваша милость, те трое, которых бьют, по-немецки ругаются, а те, которые бьют – на неведомом наречии, хотя с русским схоже. Черемись, должно, либо еще какая мордва. И дошло до государыни… Немцы-то порой по-русски словечко вставляли. Один шумит – я-де государыне жаловаться стану. А тот ему – я-де вашу государыню… да так покрыл, что я отродясь не слыхивал…
– И это все? – спросил Архаров, держась за голову.
– А мало, что ли? И потом немец еще по-русски говорил – я-де доктор, я-де больного принимал, куда меня затащили?..
– Немец? Доктор?
– Так, ваша милость, больной-то при них и был! Они его уронили! С телеги потащили и уронили! А я так думаю – его до смерти зашибли, тащили, как мешок.
– Где тот двор?
– В Трехсвятительском, ваша милость, я покажу! А там, коли угодно припомнить, местность неровная, горки, и я со своего двора вижу соседский двор, и гляжу – немца-доктора-то не в дом повели, а через двор еще куда-то… и пропали, ваша милость, как сквозь землю провалились… и голосов не слыхать… Я наутро нарочно к соседской калитке подошел, там кума моего племянница живет в услужении, спрашиваю: что, Глаша, за шум ночью вышел. А она бойко так отвечает: не было шума, дяденька, все спали! Девка молодая, чего ей врать? А я голоса-то своими ушами слушал… Ну, думаю, не примерещилось ли?.. Государыню-то громко честили…
– Нет, братец, не примерещилось, – утешил Архаров. – Тимофей! Жеребцов! Ивановы! Кто там есть?!
Архаровцы, спеша на зов, заполняли кабинет.
– Так и не вспомнили меня, ваша милость? – спросил мужчина. – Семенов я, Иван.
– Ну и что?
– Вы денежки мои в кипятке варить изволили!
– Денежки в кипятке варить?.. – Архаров даже растерялся и посмотрел на Степана Канзафарова. Тот тоже не сразу понял, однако догадался первым.
– Ваша милость, мясник он! Кошель у него из лавки стянули! Мы в «Татьянку» за кипятком бегали! Сало наверх всплыло!
– И верно.
Архаров подошел к Ивану Семенову, остановился – глаза в глаза.
Тот испуганно попятился.
– А кабы я тебе кошель не вернул, ты бы сюда со своими сведениями и не пришел?
– Так ваша милость! Нельзя же иначе! – убежденно отвечал мясник. – Вы – нам, мы – вам, на том порядок и стоит. Так не бывает, чтобы без этого! Так оно по-божески!
– Нет у тебя понятия о верноподданном долге, – огорченно сказал Архаров. – Вы – нам, мы – вам, а где же у тебя, дурака, долг?
– Так вот же он и есть. Архаровцы… Полиция, то есть, моего вора изловила, денежки мои вернула, и тут у меня получается долг…
– Да этак перед нами пол-Москвы в долгу, – заметил Степан.
– А чем плохо? – спросил мясник. – Вон я долг вернул, кто иной вернет, на том и стоим.
Архаров рассмеялся было, но голова возмутилась – что-то в ней очень болезненно отозвалось на смех.
– Тимофей, пошли с ним молодцов на выемку, да с каретой, да не менее шести человек – там весь двор обшарить придется. Добычу тут же в подвал, – приказал обер-полицмейстер. – Шварца ко мне.
Он рассказал немцу про приключение с мясником Иваном Семеновым, полагая, что тот сам, по своей воле, что-либо доложит о графе Ховрине.
Шварц был не дурак – и точно доложил, хотя с большой неохотой.
– Я оплошал по незнанию, ваша милость, Хотя ночи нынче теплые, однако господин Ховрин оказался особой весьма изнеженной. Он наутро явился больным и едва ли не помирающим. Рассказал, что весной, простудившись, получил гнилую горячку, от коей все никак не оправится. Щупали ему лоб – он доподлинно в жару. Тогда я взял на себя смелость решать – и отправил его в приватный дом, где за ним будет надлежащий уход, наложив притом на него домашний арест.
– К матушке?
– Нет, ваша милость.
Более умница Шварц не сказал ничего. Архаров понял – графа перевезли на Ильинку к Терезе Виллье.
Сие было разумно. Весьма разумно. Более чем разумно.
Примерно столь же разумно, как разворачиваться и уходить от окошка, в коем явились арестованный неведомым злодеем Ховрин и его метреска… да, именно метреска… мартоной, кажется, скорее можно назвать русскую девку-содержанку, вроде Дуньки… надобно спросить у Тучкова…
– Устин Петров не сыскался?
– Нет, сударь. И я уж думаю – не в Яузе ли он раков кормит… ежели, конечно, в сем водном источнике водятся раки.
– Крокодилов он там кормит, – пошутил Архаров. Хотя, когда бы ему доложили, что на берегу вонючей речки был замечен выползший из нее крокодил, он бы не слишком удивился и лишь подумал, кто из архаровцев довольно ловок, чтобы изловить зубастую скотину.
– Вели Демке со Скесом вдругорядь обитель навестить. Может, он все ж там прячется.
– А надобно ли? – вдруг спросил Шварц. – Он, что мог, совершил, и коли душа лежит к монашескому образу жития, ему все наши награждения и почести кажутся бессмысленны, ибо чает себе иную награду.
– Дурак он, – со вздохом отвечал Архаров.
Бывший дьячок и несостоявшийся канцелярист тоже был ему по-своему дорог, хотя и натворил дел в чумную осень. Архаров видывал еще в полку похожих солдат – штиблеты у них морщат и сползают, пряжки от башмаков дивным образом теряются, чистка оружия превращается в опаснейшее приключение, на полковом плацу впору ставить театральные кресла и продавать билеты, когда такой кавалер разучивает ружейные приемы. А меж тем в них живет удивительное желание все сделать красиво и правильно, только руки-ноги за желанием не поспевают.
– Извольте, – Шварц положил на архаровский стол бумаги. – Из тех господ, что шпажонками махали, внизу опрошены полтора десятка человек, и у семерых – знаки.
– Прелестно. И где же их его сиятельство навербовал?
– Вашей милости шутить угодно, а мне на ум приходит иное – не князь их вербовал, а их к нему прислали, – молвил Шварц. – Сами знаете, кто присоединился к самозванцу, – преступники, коих он первым делом выпускал из тюрем. А сие означает, что спины у них, как у порядочного человека – послужной список: там и кнут, и плети, и матросские кошки, и много чего иного, коли кто умеет прочитать.
– Чего тут уметь – провел по спине мокрой рукой с нажимом, и вот тебе полосы… – буркнул Архаров. – У каждого в доме сделать выемку. Может, наконец, и сыщется хоть один собственноручный манифест самозванца. И не может же быть, чтобы он кому-то из своих здешних приверженцев ни строчки не написал. Ты чего тут, Карл Иванович, приволок? Пришли кого-нибудь из канцелярии, черная душа, чтобы прочитали.
Он возился с бумагами, на три четверти полными вранья, несколько часов, собирая из них те сведения,
