которые помогут задать князю Горелову правильные вопросы. А потом услышал крик и шум в коридоре.
Двери отворились, на пороге явился Тимофей.
– Взяли в погребе, чуть ли не в леднике, и Брокдорфа, и доктора Ли… как бишь его! И со служителем евонным! А к вашей милости из того же погреба господин Осипов! – возгласил он не слишком зычно, однако ж подражая вышколенному мажордому.
Вошел Каин, несколько потрепанный. За ним в кабинет проскользнул Шварц, сделал знак рукой – и вдоль стенки выстроились Тимофей, Ваня Носатый и Вакула.
– И при господине Осипове трое шуров обреталось, Кетряй, Филяк да Сквожа, – продолжал Тимофей. – Кетряя, правда, упустили, наш грех, а прочие тут, на дворе пока держим.
Это означало, что подвалы полны.
– Садись, Карл Иванович. Да и ты садись, Иван Иванович, в ногах правды нет, – предложил Архаров. – Что, не рассчитал? Выжидал, пока я в панику впаду и в отставку подам? А меж тем целое войско себе завербовал? Э?
Каин молчал.
– Тебе бы свою добычу сразу подалее прятать надо было, а не у меня под самым носом. И вчера бы ко мне парнишку с письмецом прислать. Глядишь, и обошлось бы без драки.
– Тебя не спросил.
– Умен ты, дядя, да сам себя перемудрил. Ты полагал, я не держу на прицеле Брокдорфа и шведского доктора? Думал – я лишь тех выслеживал, кого в театре с поличным взял? А ты умнее всех – и припрятал тех, кому бы господин Шварц хотел задать много замысловатых вопросов?
– Коли знаешь, чего спрашиваешь?
Вакула с Ваней переглянулись. Шварц, не упускавший их из виду, весьма изящно погрозил им пальчиком, что означало: никшните, детинушки, господин обер-полицмейстер сам справится.
– Свой розыск, стало быть, ты провел, Иван Иванович, – задумчиво сказал Архаров. – А хошь, скажу тебе, до чего ты докопался? А ты сам суди – умеем мы в полицейской конторе дело делать, или при тебе сыщики лучше трудились? Э?
– Говорите, ваша милость, – несколько высокомерно позволил Каин.
– Как известно, покойный государь император Петр Федорович весьма любил голштинцев – он и на российском престоле не столь о России, сколь о своей родимой Голштинии беспокоился. И до того даже дошло, что его, когда скончаться изволил, в мундире голштинских драгун похоронили, в голубом, с белыми отворотами, – неторопливо начал Архаров. – Сам я не видел, а Карл Иванович рассказывал. Голштинцы, которые к нему на службу поступили, также его любили – и когда государыня на престол взошла, иные уехали, иные остались и затаились. Ждали же они, чтобы наследник Павел Петрович подрос, и наблюдали издали за ним весьма внимательно. Он же их не огорчил – всем напоказ о покойном своем отце тосковал, который отец с великой неохотой признавал его своим сыном…
– И для чего ты мне эти старые побаски пересказываешь? – спросил Каин.
– А ты послушай, Иван Иванович, с тебя не убудет. И сильно голштинцам хотелось перевернуть в Петербурге все вверх дном. А один оказался шустрее прочих, по прозванию – Брокдорф. Он даже мне запомнился – меня тогда как раз в Петербург, в полк привезли, и все это я своими ушами слышал. Петр Федорович тогда числился подполковником моего полка – Преображенского то бишь. Брокдорф же подговорил его выписать из Голштинии взвод солдат, а когда они прибыли – подполковник наш возьми да обрядись в голштинский мундир! Сие было всему Преображенскому полку за оскорбление… Ладно. Вот теперь слушай внимательно.
– Да я и так уши развесил, – буркнул собеседник.
– Когда стало известно, что в башкирских степях объявился самозванец, Шварцев подручный Кондратий сказал, что встречал-де на улице Брокдорфа. Здесь же, в Москве, чуть ли не на Тверской. А Карл Иванович у нас мужчина основательный, запомнил. Когда же мы с ним толковали, кому выгодна смута, то первыми он тех обиженных голштинцев назвал. Брокдорфа нам тогда, осенью, изловить не удалось. Ловили других смутьянов. Он же как сквозь землю провалился. И дал о себе знать уже зимой – когда по мне стреляли… не радуйся, Иван Иванович, даже не оцарапало. Сам знаешь, кого мы подобрали потом. Я думал – еще стрелять станут, ан нет, притих вражина. И только после Пасхи дал о себе знать – попытался своего немца из моего дома вытащить. Я не сразу понял, отчего между этими событиями столь долгий срок, но потом сообразил. Брокдорф появлялся, когда самозванцевы войска одерживали победы и могли повернуть на Москву. А когда оные войска отступали – и он исчезал. То бишь, оба раза, и зимой, и летом, он прибывал как вестник, гонец, чтобы тут все подготовить. Зимой, вишь, решил, что обойдется Москва и без обер- полицмейстера. Летом же все так быстро свершилось, что ему уж не до меня стало.
Каин молчал и ухмылялся. Он всем видом показывал: ну и ахинею же ты несешь, господин обер- полицмейстер…
– И тут-то он допустил ошибку. То, что Брокдорф связался с князем Гореловым, возмечтавшим присесть краешком задницы на российский трон, то, что он связался и с молодым графом Ховриным, на коем уже клейма ставить негде… – выпалив это, Архаров замолчал на единый миг, необходимый чтобы убедиться – имя Ховрина, оказывается, можно произносить и не ощущать при сем неловкости, и продолжал: – … так то еще полбеды. А беда – что он ночью увязался за князем, когда от того невеста сбежала. В его-то годы следовало быть умнее и, уж коли затеял государственный переворот, не корчить из себя а-ван-турь- ера.
Слово презентовал Клаварош – но выговорить так, как выговаривал он, Архаров не умел.
– Мой Федька до той беглой невесты князя с Брокдорфом не допустил, сцепился с ними, а детина он крепкий и ловкий. Каким-то манером он выбил у Брокдорфа шпагу. Потом ее ко мне в кабинет притащили. А шпага приметная. К эфесу, Иван Иванович, орден привинчен – анненский крест. Придумал привинчивать крест наследник-цесаревич Павел Петрович, а награждал им тайно. И мы, на ту шпагу глядя, догадались – тот, кто ее потерял, в столице был к Павлу Петровичу вхож и его доверие завоевал. А лучший способ завоевать его доверие – говорить с ним о том, что покойный батюшка-де жив. Дорожку же к наследнику проторить не так просто – ходы знать надобно. Это мог сделать лишь человек, многих знающий при дворе, действительно близкий к покойному государю и умеющий сие доказать… Вот так все на Брокдорфе сошлось. Остальное было просто – я узнал, кого из немецких докторов он к своей афере привлек, и просто-напросто послал туда своих архаровцев. Без всяких погонь, чего коням ноги зря бить? Присматривали за тем доктором, пока к нему Брокдорфа с перебитой спиной не притащили. И тут, любезный Иван Иванович, твои молодцы, которые тоже весьма ловко слежку вели, чуть погодя взяли сразу троих – Брокдорфа, доктора Лилиенштарна и его служителя. Взяли да и утащили в тайное место – в подвал, что ли? Мои же молодцы весьма разумно не стали их отбивать, а выследили и доложили – в Трехсвятительском-де добыча неведомо зачем спрятана. Дай, думаю, посмотрим – кто тот похититель, э?
Архаров редко произносил столь длинные речи, но сейчас ему доставляло скверное удовольствие дразнить Каина – Каин же вынужден был бы терпеть, даже коли бы Архаров вздумал читать ему вслух медицинское сочинение на латыни.
– Уж не тот ли, мыслю, что запер в Лефортове молодого графа Ховрина?
Каин молчал.
– Иван Иванович, ты нам не надобен, – сказал Архаров. – Ты в игру сыграть хотел, да одного не знал… А чего – того я тебе вовек не скажу. Коли хочешь – ступай, никто тебя не держит.
– Ну что ж, промахнулся, – отвечал Каин. – Стар, видать, стал. Ты-то, сударь, в силе, а я уж нет. Прощай.
Он встал и пошел прочь из кабинета.
Встал и Архаров. Позволив Каину уйти, он подождал несколько и вместе со Шварцем вышел на крыльцо.
Каин уже успел убрести по Мясницкой довольно далеко.
– Иван Иваныч! – заорал обер-полицмейстер, а глотка у него при нужде была мощная, недаром столько лет школил молодых солдат на полковом плацу. – Стой, Иван Иваныч!
Каин обернулся. Архаров махал ему рукой. Старый маз неторопливо пошел обратно к полицейской конторе, всем видом показывая: не приказу подчиняется, а лишь своему хотению.
Когда он подошел, Архаров заговорил уже обыкновенным голосом:
