Он говорил, словно бы не на допросе в присутствии московского обер-полицмейстера, а наедине, он спрашивал негромко, но Архарову стало жутко. Он вдруг понял, что спокойствие Брокдорфа продлится не более четверти минуты, потом же он бросится на Горелова и удавит его голыми руками.
Старый интриган увидел щель, в которую мог протиснуться! Сейчас, обвинив князя в смерти актерки, он мог, как бы сгоряча, выкрикнуть и прочие обвинения, разом обеляя себя, несчастного, и выставляя князя чудищем почище сумароковского Самозванца.
– Вакула, уведи князя, – приказал Архаров.
– Нет, вы не имеете права! Я должен слышать, что он против меня скажет! – возмутился князь. – Не верьте ему, господин Архаров, он всех возмутил, актерка – его метреска! Он сам ко мне приезжал, ее предлагал! Берите, говорит, она мне для того лишь и нужна, чтобы… Он врать будет, он ее взял было на содержание да на меня и спихнул!..
Вакула был опытный мужик. Он сзади взял князя в охапку и бережно вынес из комнаты.
– Не убивал я ее! Не убивал! – вопил князь. – Как Бог свят – не убивал!..
– Теперь говорите, господин Брокдорф, – сказал Архаров. – Госпожу Тарантееву мы пытались спасти, я за ней людей посылал, из театра-то вывели, да обратно побежала. Была бы умнее – уцелела бы, а ей охота на первых ролях быть… ну да вы знаете…
– Я научил ее – коли меня нет, ни во что не входить, никуда не выезжать… Учил ее… – отвечал немец.
– Угодно вам дать показания в моем присутствии? Или же вы охотнее продиктуете то, что сочтете нужным, сами? – спросил тогда Архаров.
– Я сам.
– Как угодно.
Обер-полицмейстер вышел, оставив с Брокдорфом Кондратия и канцеляриста Щербачева. У лестницы его ждал Шварц.
– Свидетелю послабление надобно – что не с оружием в руках взяли, что, дескать, к сцене не подходил, а был в ложах, случайно подвернулся, – деловито сказал Шварц.
Архаров, глядя мимо него, полез наверх.
Сие Шварц должен был счесть согласием.
Брезгливым согласием…
Выбравшись на свет Божий, Архаров подумал, что Брокдорфу, в сущности, неслыханно повезло – не вмешайся в это дело Каин, он тоже был бы взят в театре с оружием в руках, а любовницу все равно не сохранил бы – да и на что она покойнику? Те высокопоставленные особы, которые способны прийти на помощь князю Горелову, непременно постарались бы свались все общие грехи на безродного голштинца Брокдорфа. Да и постараются… против рожна не попрешь…
– Ваша милость, какие будут приказания относительно староверов? – спросил ожидавший его Жеребцов.
– Намечено, у кого делать выемку?
– Да, ваша милость.
– Сейчас же и отправляйтесь.
Архаров вошел в кабинет.
Воплей о невиновности он за эти годы наслушался порядочно. И убить актерку мог только князь, более некому, прочие не знали, насколько она запуталась в заговоре. Но, тем не менее, было нечто, смущающее Архарова. Он мог представить себе князя Горелова, убивающего мужчину, но не коленопреклоненную женщину, хотя так удобно сверху вниз ударить шпагой.
– Иванова ко мне, Захара, – приказал он. И, когда полицейский явился, велел выяснить, кто из пленников своими глазами видел убийство актерки. Ведь все они тогда были в театральной зале, все таращились на сцену.
Воспоминания, если сделаешь над собой усилие, начинают проясняться. И Архарову показалось, что он видит и слышит снова: зал готов бунтовать, актерка на сцене так и не встала с колен, возвышаясь из круга серебряной, крупными изломами разлегшейся парчи – руки опущены, голова запрокинута… вот так и напрашиваются на шпажный удар от обезумевшего подлеца… а князь, между прочим, совершил прыжок через рампу в партер, к сообщникам… что же было после того, как обер-полицмейстер последним покинул сцену?.. Кинулись ли заговорщики следом, мешая друг дружке на узеньких ступеньках? Или сразу – в сени, чтобы выскочить в парк и разбежаться? Как оно все было?
Захар Иванов, уже наловчившийся опрашивать свидетелей, знал, сколько люди способны нагородить ахинеи, чистосердечно полагая ее правдой. На сей раз кутерьма породила совершеннейшую невнятицу. Кто-то запомнил князя на сцене, кто-то запомнил его уже возле лож, кто-то видел выбегающим в двери. Отчетливой картинки – князь, убивающий госпожу Тарантееву, – ничья память не сохранила. И многие даже искренне удивились, узнав от Захара, что актерка так и осталась на сцене коленопреклоненной. Занятые иными мыслями и событиями, мужчины ее попросту не видели, как если бы она стала вдруг незрима.
Кто-то доподлинно пытался преследовать архаровцев в закулисных закоулках, откуда их так быстро вывела Дунька. Тех людей выявили, но они клялись и божились, что в тот миг было не до госпожи Тарантеевой. И когда возникла рука со шпагой, когда рука нанесла удар – так и осталось неведомо.
В конце концов, Архаров решил, что выявление убийцы уже не имеет особого значения. Ну, не сам князь заколол, по его приказу, словесному или даже мысленному, закололи – госпожу Тарантееву не воскресить, а заговорщики и без того обречены на многие и тяжкие наказания. Все – включая аристократов…
О Брокдорфе даже думать не хотелось. Брокдорф, с которым как будто поладили, свалил всю телегу дерьма на князя Горелова, на Мишеля Ховрина (это касалось шайки налетчиков с Виноградного острова, которую якобы Ховрин сам где-то завербовал и привел в Подмосковье), а в завершение принялся утверждать, что самозванец-де и есть подлинный государь император, хорошо ему известный, о чем свидетельствует решительно все, включая собственноручные письма.
Узнав, что такие письма существуют, Архаров велел полицейским при всякой выемке обращать особое внимание на конверты с бумагами. И все занятное тут же тащить прямо на обер-полицмейстерский стол.
По Воздвиженке катила всей Москве известная архаровская карета. Он нее шарахались – из кареты доносился заливистый хохот, как будто к князю Волконскому везли спятившего обер-полицмейстера.
Когда же дверца отворилась, первым выскочил раскрасневшийся и радостный Левушка.
– Ишь ты, а пушки-то убрали! – восхитился он.
Следом вышел Шварц, тоже – улыбаясь. Наконец выбрался и сам Архаров, встав на твердую землю, он первым делом утер с глаз слезы.
– Доложи его сиятельству – обер-полицмейстер с господами Тучковым и Шварцем! – крикнул он лакею. – Да пусть бы позвал ее сиятельство! Уф! Нет, Тучков, второй такой поездки я не переживу.
Князь Волконский встретил визитеров не в гостиной, а на лестнице, со вскрытым пакетом в руке.
– Ну, велик Господь, успели, Николай Петрович, государыня прочла-таки мою… нашу с тобой секретную реляцию про мелкие шашни госпожи Куракиной. Вот копия открытого указа графу Панину – никаких необъятных полномочий, а велено, чтобы… вот, отсюда читай… чтобы гражданские, военные и духовные власти исполняли все его распоряжения на основаниях государственных наших военных и гражданских законов!
Архаров из чистой любезности посмотрел в бумагу. Интрижка удалась – князь уберег свою должность московского градоначальника, а заодно и архаровскую должность. Нексколько странной показалась обер- полицмейстеру тихая радость, возникшая в душе, – оказывается, ему на самом деле не хотелось расставаться с Рязанским подворьем…
– Дамы наши ждут тебя в гостиной, – несколько смущаясь, сказал Волконский. – Поди к ним, скучают они… Сам знаешь, сейчас мало кто выезжает, ни тебе приемов, ни концертов домашних…
– Да уж, был у нас домашний концерт, поменее бы таких, – намекнул Архаров на бунтарскую трагедию.
– Да уж, – согласился князь, глядя мимо. И дитя бы догадалось, что ловкая Елизавета Васильевна принуждает его участвовать в затеянном ею сватовстве. Архаров на княгиню не обижался – чем же еще
