одной задницей на двух стульях сидеть – и грешно, и смешно.
– Устин, да скажи же хоть слово! – Саша, подойдя к беглецу, тряхнул его за плечо. – Что ты молчишь, как неживой?
Дверь распахнулась, на пороге явился Шварц.
– Вон, глянь, Карл Иванович, – Архаров показал пальцем на Устина. – Блудный сын заявился. Что скажешь?
– А я в окно глядел, не понимал, отчего ваша милость, из экипажа выйдя, не входит, – отвечал Шварц. – Совет же тут может быть лишь один – расспросив тщательно, как вышло…
– Так молчит же, встал в пень и молчит.
– Ну, стало, молча отправить его на покаяние к Дементьеву, пусть старику перья чинит и на посылках бегает, – рассудил Шварц.
Устин поднял голову.
– Ну, что, заговорить решился? – спросил Архаров.
– К Дементьеву не пойду, – тихо произнес Устин.
– А чего ж тогда притащился?
Этот архаровский вопрос опять же остался без ответа.
– Сдается, я понял, зачем сей вертопрах притащился, – Шварц усмехнулся. – Куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Подумай, Устин Петров, по тебе ли сия служба? Хорошенько подумай, и коли ты по здравом размышлении рассудишь, что погорячился и хочешь все же служить писарем в канцелярии, где тебе будет хорошо…
– Нет, – сказал Устин.
Он просто не мог говорить о том, что с ним произошло страшной ночью, когда он, спасши Харитоново тело от утопления в Неглинке, попытался унести его с берега, тащил как умел, заплутал, выбился из сил и вдруг понял, что погиб безвозвратно – какое уж спасение души, когда перешиб человеку дрыном спину, но при этом нет ни намека на раскаяние?
Он мог лишь молчать о том, как вымаливал себе раскаяние, а оно все не наступало да не наступало, и хуже того – некий бабий голос, словно бы в ответ на молитву, раздался поблизости и произнес:
– Дурак!
Архаров, развел руками и воздел очи горе, показывая Господу свое бессилие перед Устиновой блажью. И тут он увидел главное – в окнах торчали архаровцы, глядели на него и ждали решения.
Он видел за немытыми стеклами смутные лица и угадывал – вон Тимофей, вон Захар Иванов, вон и Клаварош. Нарочно не лезут под руку, а ждут в здании, как в крепости… ишь, черти!
Архаров махнул рукой: все сюда! И за стеной загудело, как будто вихрь понесся по коридорам, по лестнице, замер у распахнувшихся дверей. Архаровцы теснились, подталкивая друг друга, норовя всем скопом как-то уместиться в дверном проеме. Теперь лица стали видны отчетливо, и тревога в глазах, и безмолвное ожидание обер-полицмейстерского решения – все было более красноречиво, чем любые слова.
– Ну, дьячком ты был, убогим на паперти ты был, писарем ты был, монахом тоже был, пора и настоящим делом государыне послужить. Архаровцы, принимай пополнение! – негромко приказал Архаров. – Нашего полку прибыло!
Ивана Белобородова, пугачевского соратника, захваченного в плен под Казанью, привезли в Москву и по приговору Казанской секретной комиссии 5 сентября казнили. Это произвело особенное впечатление – москвичи окончательно поняли, что беда отступает. Иные даже стали намекать деревенской родне, нашедшей у них приют, что пора бы по домам.
А 1 октября 1774 года в Санкт-Петербург прибыло долгожданное донесение Панина об аресте Пугачева. В тот же день новость узнали и в Москве. Донесение шло долго – потом уж выяснилось, что злодей был выдан своими же казаками еще 8 сентября.
Главная заслуга в усмирении мятежа принадлежала, конечно, Михельсону, но Панин, как и предвидел князь Волконский, приписывал ее себе и Суворову, которого по его просьбе вызвали из дунайской армии. Сам же граф усмирял мятеж казнями и кнутом в освобожденной от бунтовщиков Пензе, лишний раз оттуда не высовываясь. Сие было явным превышением власти, но государыня не вмешивалась.
Еще он прославился портретами – сыскал художника и велел намалевать рожу самозванца, а также снять с нее копию. Оригинал портрета отправили в Санкт-Петербург – в подарок государыне, копию торжественно сожгли в Казани.
Суворов, положим, и составил план действий, чтобы обойти Пугачева, но план этот не был приведен в исполнение, так как все окончилось и без него; генерал лишь приехал в Яицкий городок посмотреть пленника. Зато ему было велено везти самозванца в Москву.
Архарову почудилось было, что можно вздохнуть с облегчением, но тут-то и началась суматоха. В Москву повезли пугачевских сподвижников и соратников, понавезли их сорок шесть человек, а для дознания прибыла из Санкт-Петербурга Тайная экспедиция едва ли не в полном составе, во главе с уже по-своему знаменитым Шешковским. Он, собственно, прибыл первым – 3 октября.
По такому случаю Шварц несколько прифрантился – приобрел новый паричок, новые туфли, самолично встречал давнего сослуживца и показывал ему свое подвальное хозяйство. Архаров же придумал себе какие-то дела, чтобы с сим господином лишний раз не встречаться. Но сей маневр оказался напрасным – в столице решено было разместить Тайную экспедицию вместе с полицией на Лубянке, в строениях Рязанского подворья. Шварц, докладывая эту сообщенную Шешковским новость, был несколько озадачен – он помнил, что в свое время Тайная экспеция, только что образованная, вела розыск по делу его «фаворитки», Людоедки-Салтычихи, что провела тот розыск грамотно, однако Архаров видел – ему не слишком приятны такие гости и хочется остаться самовластным господином в подвалах. Но помочь подчиненному обер- полицмейстер никак не мог.
На следующий день он уже не стал прятаться, а прибыл в свой кабинет с намерением трудиться.
На столе поверх оставленных со вчерашнего бумаг лежали некие листки, отпечатанные бледным шрифтом. Архаров взял один – и, даже не читая, понял – вирши. Нужно было обладать немалой наглостью, чтобы подбросить вирши на стол обер-полицмейстера.
– Как сие сюда попало? – спросил Архаров.
– Его сиятельство изволили прислать, – отвечал Абросимов. – Только из типографии, не измарайтесь, ваша милость.
– С чего бы вдруг? Сашка! Читай.
Саша окинул взором ряды строчек.
– Николай Петрович, это вирши, господина Сумарокова сочинение. Называется – «Стихи на Пугачева». Точно ли читать?
– А много?
– Вроде не очень.
– Ну, валяй.
Сделав глубокий вдох, Саша взялся читать:
– Мать честная, Богородица лесная… – пробормотал Архаров. – А тираны где же?..
– Тираны, ваша милость, будут, когда сочинитель захочет получить деньги не от московского градоначальника, а от кого-нибудь иного, – неожиданно жестко ответил Саша и продолжал:
