Да и в прочих лекарствах она волей-неволей вынуждена была разбираться – старая княжна крепким здоровьем не отличалась, приживалки знали ее любопытство к хворобам и часто рассказывали всякие занятные случаи.
Искренне посочувствовав больному, Варенька не сразу додумалась задать себе вопрос: как вышло, что она живет в доме не первый день, но впервые слышит, что тут кому-то прописан постельный покой.
– Горячий крепкий бульон, протертый цыпленок, красное вино, – продолжал меж тем мужчина. – Лучший хлеб, моченая клюква. Все как ранее.
И, несколько мгновений спустя, произнес:
– Данке шён. Поклон герр генерал. Один поклон. Не забывает скипидар.
Вот уж это снадобье Варенька запомнила навеки. Ей даже показалось, что она ощущает мерзкий запах, перебивающий другой аромат, что витал в этих покоях, – тонкий, сладковатый. Платья – дорогие, кстати, платья, – благоухали, и аромат был томный, завораживающий, какой-то многослойный… Варенька перелистывала его, как книгу, и он менялся неуловимо, и слова, только что бывшие пригодными, чтобы его определить, уже никуда не годились.
Проводив доктора, женщина, постояла у двери и быстро пошла прямиком в гардеробную. Варенька съежилась за платьями, моля Бога, чтобы ее тут не обнаружили, и отчаянно покраснела от стыда, что это вдруг произойдет.
Но молитва оказалась тщетной – женщина шла как раз за одним из этих дорогих блестящих платьев, стеганых тончайшим швом или расшитых травами, цветами и мелким жемчугом. Она, войдя, уверенно отвела рукой тонкую кисею, прикрывавшую их от пыли, стала высвобождать рукава и невольно коснулась Варенькиного лица.
Варенька вжалась в стену, окаменев, замерла и женщина – пока незримая. У незнакомки вдруг хватило смелости сорвать с гвоздя платье. Варенька, будучи открыта почти полностью, ахнула.
И тут женщина, резко повернувшись, выбежала из гардеробной.
Все это совершилось без единого слова. Только стук ее туфель, таких же, как у Вареньки, без задника, пролетел из комнаты в комнату и пропал.
Безумно обрадовавшись тому, что теперь и ей можно убежать, Варенька выскочила из гардеробной и заметалась. Она не знала, в которые двери бежать, – просто не могла от волнения вспомнить, как сюда попала. И предпочла те, что ближе.
Она оказалась в комнате, на вид весьма знакомой, – там был альков, похожий на ее собственный, был такой же туалетный столик, изящное канапе, обтянутое золотистым штофом, и к нему две банкетки, а также стояло модное высокое бюро-цилиндр из дуба и красного дерева, инкрустированное палисандром, мореным кленом и еще какими-то загадочными светлыми древесными кусочками, с бронзовыми ручками и подсвечниками. Альков был наполовину задернут, и при Варенькином явлении там кто-то пошевелился.
– Будет ли мне сегодня питье? – спросил молодой и довольно капризный мужской голос. – Что этот старый черт, все ту же отраву пить велит? Что ты встала в пень? Подай же мне пить!
Варенька понимала, что больной нуждается в уходе и в заботе, но сейчас, право же, было не до него. Она попятилась, желая скорее покинуть комнату, и тут мужчина за пологом сел, так что она увидела в глубине, в тени, его стан в белой, распахнутой на груди, рубахе, увидела и голову – длинные волосы были распущены и порядочно спутались, так что он сердито, как жеребчик гривой, мотнул ими.
Следующее, что он сделал – согнутой в локте рукой прикрыл себе лицо и заорал:
– Филька! Филька, черт! Андрюшка! Где вас носит?!
И исчез за пологом алькова – как будто померещился, если бы не оставшийся в Варенькиных ушах голос.
Она выскочила из комнаты и побежала к тем дверям, которые ей и нужны были изначально.
Ее преследовал запах – оттуда, из комнаты, где лежал больной…
Вареньке удалось быстро покинуть правое крыло здания, но на лестнице ее ждала неожиданная встреча – откуда-то вернулся князь Горелов. Был он в своем парижском костюме пюсового цвета, бодр и весел, взбежал наверх, как шустрый паж, неся на лице молодую улыбку.
– Что это вы тут делаете, сударыня? – полюбопытствовал он, весьма удивленный. – В таком виде? Что- то стряслось?
– Я хочу знать, Сергей Никитич, почему при моем явлении ваши загадочные домочадцы либо прячутся, либо удирают без оглядки? – сердито спросила Варенька. – Я не знала, что в этом доме лежит какой-то больной вертопрах! Мало ли того, что я поселилась с вами, будучи всего лишь обручена вам, так тут еще находится другой петиметр, с которым я тоже, помнится, не была обвенчана! Достойное ли это обхождение с благородной девицей?
– Сударыня, я не мог вам сказать, это была не моя тайна, – вмиг потеряв улыбку, отвечал князь. – Вы знаете, как двор и полиция смотрят на поединки… я приютил раненого дуэлиста, родственника своего… Потому и не мог признаться…
– А женская особа тоже дралась на поединке? Она мастерица шпажного боя, или из пистолетов стрелялась?
– О Господи, сударыня! Не мне бы говорить, не вам бы слушать… Сия особа – родственника моего мартонка, простите, Христа ради… не мог ей отказать…
Слова «мартонка» Варенька не знала – не так была воспитана. И книжица господина Чулкова о прекрасной Мартоне попасть ей в руки никак не могла – старая княжна, коли бы обнаружила в доме такое художество, изодрала бы в клочья и велела вымести поганой метлой. Однако ясно было, что женщина, удравшая из гардеробной, – не из тех, с кем знакомят в великосветских гостиных.
– Я не могу жить в одном доме с посторонними мужчинами, – объявила сильно недовольная Варенька. – Вы мой жених, и то – мы приличия нарушаем… пустите, дайте пройти…
Увернувшись от протянутой руки, Варенька поспешила к себе в покои – ноги в одних чулках за время беготни замерзли. Ее подол взметнулся – и князь все понял.
– Господи, душа моя!.. – воскликнул он, в два прыжка догнал Вареньку и подхватил на руки. – Не стыдно ли вам? Давно ли кровь горлышком шла? Что ж я матушке вашей скажу, коли с вами беда случится?
Он нес Вареньку в ее спальню, крича слугам, призывая горничную Матильду; он ногой отворял двери; усадив Вареньку на перину, он тут же сам опустился на колени и взял ее ступню в ладони, стал растирать. Тут прибежала Матильда, треща по-немецки нечто оправдательное, князь по-немецки же изругал ее нещадно, она покраснела и выскочила за дверь.
– Сергей Никитич, не смейте! Нельзя! – восклицала Варенька, но заботливые руки поднимались выше и выше, уже почти коснулись колена. Ей стало страшно – чулочки-то были как раз на три пальца выше колена, а дальше начиналось голое тело, и уважающая себя девица не могла позволять таких прикосновений.
– Довольно с меня, хватит! – отвечал князь. – Ведь матушка ваша нас благословила! На сей же неделе мы венчаемся и едем навстречу батюшке вашему! Алешка, пошел вон!
Это адресовалось лакею, притащившему снизу ведро с горячей водой и медный таз.
– Сергей Никитич, пустите! – Варенька поджала ноги коленками к груди. – Куда вы его гоните?! Пусть поставит таз, воду нальет, а вы ступайте… я без вас управлюсь, Матильду мне пришлите…
– Вы разве не видите, что со мной делается? – спросил он тихо и заговорил голосом, от которого Вареньку бросило в жар: – Во мне все кипит, во мне иных чувств не осталось, одно мученье злое… чем я вас прогневать мог?.. Тем, что рабом вашим стал?..
– Нет, нет, подите, подите… – шептала она, понимая, что творится неладное. – Сергей Никитич, потом, потом, как повенчаемся…
И вдруг опустила руки ему на плечи.
– Более ждать невозможно, – сказал он. – Не бойтесь меня, я вас не обижу…
– Я знаю…
И произошло то, чего она совершенно не желала: ее душа противилась даже мысли о поцелуе, ее разум, стряхнувший розовую пелену после встречи с тем архаровцем, бунтовал и возмущался, тело же ослабло, руки совершенно лишились силы, а губы – губы позорно сдались на милость победителя, приоткрывшись настолько, чтобы отдаться умелым мужским губам.
Поцелуй вышел долгий – князь сумел его продлить до того состояния Варенькиной души, когда мыслей нет, а есть бездумное ощущение счастья.
