Конечно же, Каин был не вправе требовать с него, Архарова, отчета в обер-полицмейстерских трудах, но вот именно история с шулерским притоном казалась самому Архарову весьма уязвимой. А тут еще девица Пухова, которую он велел поскорее увозить из Москвы…
– Вели мой экипаж подавать, – сказал Архаров Федьке. – Поеду к старой дуре.
И усмехнулся, вспомнив, как выговаривала эти слова Марфа.
Федька выскочил и понесся по коридору и лестнице, громко призывая кучера Сеньку.
Садясь в карету, Архаров обнаружил его у заднего колеса, готового вскочить на запятки.
– Садись, – велел он. – По дороге доложишь – где встретил, как все было…
И взял едва ли не дрожащего от возбуждения Федьку в карету.
До Воздвиженки, где жила старая княжна Шестунова, было недалеко – Федька рассказал, какова была карета, что увезла Вареньку, и предположил, что, свернувшая на Тверскую и умчавшаяся вскачь карета поворот сделала не скоро, а уже у где-то возле Козьего болота. То есть, девицу увозили подалее от Воздвиженки.
– И что отсюда следует? – спросил Архаров.
Федька огорченно пожал плечами – пока еще ничего не следовало, а так хотелось найти ниточку, потянуть, вытащить нечто важное, разобраться!
Дом старой княжны был именно таков, чтобы Архаров вообразил его квинтэссенцией старой Москвы, той Москвы, в которой видел теперь своего наиглавнейшего врага, той, с которой управляться следовало способами и ухватками Ваньки Каина, потому что добра она не понимала. Сенные девки, богомолки, приживалки, дурно одетые и причесанные лакеи, свора мосек, от порога встретившая его буйным лаем, даже тот особый запах, что свойствен старому деревянному дому, где живут, не слишком соблюдая чистоту, – все вызывало в нем решительное неприятие.
Марья Семеновна, узнав, кто к ней прибыл с визитом, перепугалась и засуетилась. Архарова отвели в гостиную, и он, тоскуя от безделья, ждал, пока старую княжку утянут в шнурованье, уберут ей волосы, взгромоздят наколку из лент и кружев, набелят и нарумянят широкое лицо.
Его утешало лишь то, что Федьке, ждущему в карете, еще тоскливее.
Наконец Марья Семеновна появилась, сопровождаемая Татьяной Андреевной и еще двумя пожилыми родственницами. Она не могла, будучи девицей, оставаться наедине с мужчиной, и всячески подчеркивала соблюдение приличий.
– Ну вот, батюшка Николай Петрович, пожаловал! – сообщила она Архарову так, как ежели бы он сего не знал. – Навестил! Сейчас девки мои на стол соберут, кофей подадут. Каково поживаешь, батюшка?
– Добрый день, сударыня Марья Семеновна, – сказал, вставая и кланяясь, Архаров. – Потолковать пришел. О вашей воспитаннице девице Пуховой.
– Да что ты, мой батька, все о ней да о ней? – удивилась старая княжна, как если бы сама не посылала за Архаровым карету, когда Варенька пропала из дому.
– Есть, стало быть, причина.
– И что ж за причина?
– Видели вашу воспитанницу в Москве в обществе некоторых особ, – туманно отвечал Архаров. – Коли она дома, то мне охота с ней переговорить. Для того сам к вам приехал, а не стал просить вас ко мне в полицейскую контору жаловать.
И тут старую княжну выдали руки.
– Да как же вы, батюшка, могли ее в Москве видеть, когда она… – произнесла Марья Семеновна с недоумением, близким к возмущению, и ее рука, правая, обремененная перстнями, приподнялась над юбкой, задержалась напротив груди, пальцы собрались вместе, потянулись к уху и стали зачем-то поправлять тяжелую сережку.
– Что – она?
– В Санкт-Петербурге осталась, – несколько неуверенно продолжала старая княжна.
И Архаров понял – ему врут.
Стало быть, Федька не ошибся, он видел Вареньку, и вокруг девицы опять нечто затевается.
– Должно быть, вас, сударыня, поздравить можно, – сказал, внимательно следя за лицом и руками Марьи Семеновны, Архаров. – Не иначе, как воспитанницу замуж выдаете.
– Да пора уж, – радостно согласилась княжна, довольная, что разговор ушел от опасной темы. – Сколько ж можно в девках сидеть?
– А кто жених?
Тут собеседница несколько смутилась.
– Вам, батюшка, ведомо, что у нее, у Вареньки моей, в столице знатная родня… Стало быть, они и сговорили… Мне разве докладывают? Я ее с младенчества воспитала, ночей не досыпала, все лучшее для нее, для Вареньки, а как замуж выдавать – так ее знатная роденька у меня ее и отнимает…
Огорчение было неподдельным.
– Точно ли госпожа Пухова в Петербурге? – переспросил Архаров.
И тут старая княжна проявила неожиданную находчивость.
– Как я оттуда уезжала – она там оставалась, у роденьки своей под крылом!
Архаров, хмыкнув, кивнул – он услышал и увидел что-то вроде правды. Выходило, что Варенька приехала в Москву несколько позже.
Но однажды старая княжна уже врала ему о воспитаннице – утверждала, будто ее искать не надобно более, будто бы сыскалась в Санкт-Петербурге. А стоял за этим, судя по всему, некий кавалер, который, как тогда было очевидно, и приказал бедной Марье Семеновне отчаянно врать, чтобы полиция прекратила розыски. Звался же он – князь Горелов-копыто, и как раз за него хотели сговорить девицу загадочные столичные родственники…
А он, язви его в печенку, связался с парижскими шулерами…
Вся эта история, как Архаров и полагал, не получила своего завершения в разгроме притона. И князь, без вести пропавший, похоже, объявился и плетет какие-то интриги. Вряд ли он вступил на путь добродетели – так подумал Архаров и тихо обрадовался: кажись, появилась возможность взять след!
– Статочно, ваша воспитанница, замуж выйдя, будет вас в Москве навещать, – предположил он.
– Да что ей теперь до Москвы! В столице-то веселее! В столице-то гулянье – не в пример здешнему, и двор там, и балы задают! Чего ей приезжать?
Марья Семеновна старалась увести обер-полицмейстера от мысли, что Варенька способна вновь оказаться в Москве, и он поддался, заговорил рассудительно о том, что было ей близко и понятно:
– Так это в молодости, сударыня, и балы, и гулянья. А как пора настает о душе подумать – так многие в Москву перебираются. Я вон сам смолоду не представлял, как в ином месте, кроме Санкт-Петербурга, жить возможно. А теперь который год в Москве – и доволен… Да и многие, я замечаю, Москвой более, чем Санкт-Петербургом довольны…
Тут Архаров даже совершил некоторый подвиг – попытался умильно улыбнуться.
Улыбки ему не давались. Он мог хохотать, мог ухмыляться, и тем все ограничивалось. Сама его крупная физиономия протестовала против нежного приподнимания уголков рта, это движение было ей бесконечно чуждым.
Но Марья Семеновна не заметила противоестественной гримасы обер-полицмейстера – она почуяла, что явился благодарный слушатель, и прямо расцвела.
– Так ведь и я того же мнения, батюшка Николай Петрович! Да только все не так просто, не ангелы мы, чай… Ты молод еще, а я-то была ко двору представлена еще при государыне Анне Иоанновне, – мечтательно произнесла старая княжна.
Можно было ожидать длительного и подробного мемуара со всеми подробностями, включая цвет чулок и имена сенных девок. Архаров сжал зубы и вознамерился перетерпеть эту муку стоически, но княжна была на редкость деловита.
– Меня-то полюбили бескорыстно, я еще дитем была, пятнадцати лет, а случались всякие стычки и контры. Иной, чтобы в Сибири не оказаться, лучше сам во благовременье столицу покидал. А куда ехать? В Москву! В Москве-то обласкают! За границы так просто не пускали. Потом, как государыня Елизавета на трон взошла, многие дамы былого двора пораскинули – царица молодая, они уже в годах, уживутся ли – неведомо, ведь они ей большого уважения не оказывали, куда деваться? Да в Москву! Потом государь Петр
