– Кто таков? – тут же спросил Архаров, и Шварц начал было объяснять, каким путем надеется отыскать носителя сей превосходной фамилии, но тут прибыл человек от князя Волконского с запиской. Князь срочно требовал к себе господина обер-полицмейстера. Пришлось ехать.
К некоторому удивлению Архарова, князь встретил его в гостиной один – княгиня с княжной даже не вышли.
– Угодно вам проследовать в кабинет? – хмуро спросил князь.
Обращение было неожиданным – не «ты, сударь», не «Николай Петрович», а словно Волконский вынужден принимать у себя неприятеля.
Архаров вошел вслед за хозяином, не показывая тревоги. А основания для нее были – Волконский, жестом заставив лакея попятиться, сам закрыл дверь и не предложил сесть. Сам тоже остался стоять.
– Дошло до меня, что вы, господин Архаров, странствуете по домам почтенных людей, предлагая им стать полицейскими доносителями, – сразу и прямо объявил князь.
Архаров не ответил – ждал, не прозвучит ли еще чего важного.
– Стало быть, правда… Я не спрашиваю, как вы до этого додумались, я прямо запрещаю вам подобное безобразие. Тут же поезжайте и принесите оскорбленным вами господам свои извинения, – приказал князь.
Архаров молчал.
– Вам Бог весть что мерещится! Вы за призраками уж гоняться стали! Как еще вы меня не догадались нанять в осведомители?! Господи Иисусе, благородным господам предлагать доносительство… Я полагал, от стыда сгорю, когда мне про сей ваш демарш доложили.
И на это Архаров тоже ничего не ответил.
Хотя мог бы напомнить, что сии благородные господа выбраны им неспроста, но потому, что их долговые обязательства были в свое время отняты у французских шулеров, и роль благородных господ в деятельности притона все еще представляется полиции весьма сомнительной.
– Чего ожидали вы услышать от этих господ, сударь? Что московское дворянство на стороне самозванца, коего уже давно в башкинских степях разгромили? Когда еще были реляции, что ему под Троицкой окончательное поражение нанесли! А вам все неймется! Более заняться нечем? Пьяны вы были, когда додумались до такого вздора?! Или разума вовсе лишились? Ступайте и уладьте это дело миром.
Архаров поклонился и вышел.
Иного от князя ждать не приходилось – когда можно было по горячим следам добраться до благородных господ, бывших пособниками шулеров, он распорядился оставить их в покое – отчего пришлось упустить и князя Горелова, и молодого графа Михайлу Ховрина, а вместе с ними – и кавалера де Берни, коему они наверняка помогли скрыться и из притона в Кожевниках, и из Москвы, а статочно – и из России.
Неудивительно, что кто-то из господ, видевших у Архарова в руках свои расписки, сперва струхнул и обещал содействие, а потом, вспомнив, что за него непременно вступится московский градоначальник, завизжал от возмущения и понесся по родне жаловаться на спятившего обер-полицмейстера.
Архаров приказал везти себя обратно на Лубянку.
Сдаваться он не собирался. Вот именно теперь он точно знал, что тревога не напрасна. Тот, у кого совесть нечиста, и додумался жаловаться князю Волконскому, упреждая события. Прочие пошумели бы да перестали… хотя от Москвы всего можно ожидать…
Вот она, Москва… Коли угодно, можно задернуть занавески и не видеть ее из экипажа. Но она-то видит эту дорогую карету, знает – вон поехал обер-полицмейстер, который всюду разослал своих соглядатаев и доносителей, уж лишнего слова не скажи… И кабы всякое слово обретало плоть, то карета, и версты не проехав, была бы облеплена толстым слоем дерьма.
О том, что он совершил ошибку, Архаров и помыслить не желал. Ошибка между тем уже обрисовалась четко – карточный долг, пусть даже игра велась в притоне, считался долгом чести, и потому был плохим поводом для вербовки в доносители… тем более – столь общирной вербовки… нетрудно же было догадаться, что кто-то один опомнится…
На Лубянке он спева заперся было в кабинете – потом понял, что от такого сидения на душе легче не станет. Ездить с извинениями он, понятное дело, не собирался. Наконец призвал канцеляриста и, сверяясь с бумажками в коричневых конвертах, продиктовал список причастных к притону господ. Кто-то из них мог быть близок сейчас к очагу опасного возмущения… к князю Горелову?..
Некая смутная мысль стала было оформляться в голове – да развеялась.
Архаров прикинул – коли князь Волконский не остынет, то дня через два-три он полюбопытствует, были ли принесены достойные извинения. Обнаружив непослушание обер-полицмейстера, князь будет сильно недоволен. Стало быть, придется прятаться… Москвичам-то хорошо – они в таких случаях отсиживаются в своих подмосковных! А как быть бедному обер-полицмейстеру, обремененному прорвой забот? Где прятаться? У Герасима в «Негасимке»?
В дверь постучал и тут же вошел Шварц.
– Ну что, черная душа? – напустился на него Архаров. – Хранил, хранил вексельки – а знаешь ли, что из этого вышло?
– Не имею чести знать, – сдержанно отвечал немец.
– Пустил я их в ход – да разве ж эти проклятые бояре умеют держать язык за зубами? Какая-то сволочь князю наябедничала… – тут Архаров сообразил, что ябеда шла не от одного человека, ведь и князь тольковал не о господине, а о господах.
– Коли так, сударь, придется установить, кто был сей доносчик, – преспокойно сказал Шварц. – К нашему счастью, из московских жителей многие имеют нечистую совесть. Потому тут и оказались. И коли для них карточное мошенничество – предмет незначительный, придется нам поискать более значительные предметы.
Архаров поднял голову.
– Ты о чем это, Карл Иванович?
– Много ли вам, сударь, известно о Тайной канцелярии и ее архивах? – спросил Шварц.
Архаров пожал плечами – он всегда был совершенно законопослушен и с этим учреждением не сталкивался вовсе. Тем более, что в то время был еще очень молод.
– Государыня, сколько помню, ее упразднила, – осторожно сказал он. Осторожность была благоприобретенная – всякий раз, когда обер-полицмейстер обнаруживал прореху в знаниях, Шварц делал многозначительную паузу и продолжал затем беседу, как ни в чем не бывало, и архаровское самолюбие от тех пауз несколько страдало.
– Да, вскоре после того, как изволила взойти на престол. А как вы полагаете, куда подевались все те дела, что сохранялись в ней со времен государя покойного Петра Алексеевича? Их же набралось немало пудов.
– Где-то, поди, лежат в Петербурге.
– Нет, Николай Петрович, многие из тех дел лежат у нас, в Москве. Очевидно, мне следует рассказать все, чему я был свидетелем…
– Ох, черная душа, уволь! – Архаров даже руками на него замахал. – Коли вспомнить все, чему ты был свидетелем, так ночью с перепугу и не заснешь!
– Касательно бумаг, сударь. Не более того.
– Ну, сказывай…
– Как было при государе Петре Алексеевиче, я не помню, ибо не был еще рожден. Но старые служители сообщали, что многими делами занимался Преображенский приказ. Он ведал полками, Преображенским и Семеновским, а поскольку государь преображенцам и семеновцам доверял, то они исполняли поручения, связанные с сыском.
– Вот оно откуда пошло, – вспомнив, как шутил Орлов о тяжком кресте преображенцев – в трудное время заниматься сыскными делами, буркнул Архаров.
– Когда завели дело на царевича Алексея Петровича… – тут Шварц замолчал, внимательно глядя на Архарова, но ничего у него в лице не высмотрел; очевидно, обер-полицмейстер и впрямь ничего толком не знал о тех печальных событиях. Кашлянув, чтобы оправдать молчание, Шварц продолжал: – Тогда в Петропавловской крепости была устроена самая первая Тайная канцелярия. Она имела в Москве отделение, но никого из служителей я уже в живых не застал. Затем ее упразднили, дела передали Верховному тайному
