бражка… Прискорбно французам, что понапрасну яд против нас источали. Я государыне писал – нашего Пугачева не они ли нам подсунули? Писать я не мастак, да вроде внятно все изъяснил. Французы, правда, на словах от авантурьеры нашей отреклись, поддерживать ее-де отродясь не собирались, консул французский в Рагузе господин Дериво прямо ее обманщицей назвал. Так велика ли тому цена? А ты что об этом скажешь, брат Архаров?
– У нас и своих подлецов довольно, – отвечал Архаров. – Слыхали, небось, ваше сиятельство, что у Пугачева было найдено голштинское знамя Дельвигова драгунского полка? Коли угодно, расскажу, как оно к бунтовщикам попало. Самолично сей клубок распутывал. Вот и Фаншета подтвердит, как Оперный дом приступом брали.
Дунька улыбнулась – выходит, он помнил, как она выскочила на сцену, размахивая этой самой шпагой, которой только что гоняла его сиятельство графа Орлова.
Архаров редко хвастался своими удачными розысками – да и перед кем? В кои-то веки приехал человек, который мог понять его – и он не смог удержаться. Предложил, стараясь соблюсти достоинство, без суеты, с той тихой гордостью, какую, по его мнению, должен испытывать офицер, превосходно исполнивший свой долг.
Алехан посмотрел внимательно на Дуньку, на Архарова, отпил из стопки, усмехнулся.
– Сказывай, Николай Петрович.
Обер-полицмейстер изложил экстракт дела (Дунька вмешалась, когда он забыл название трагедии), причем в его изложении главным виновником заговора был Брокдорф. Как-то оно само собой получилось, хотя следовало бы и князю Горелову должное воздать, и Мишелю Ховрину.
– Хотел бы я знать, где прошатался Брокдорф все эти годы, – только и ответил Алехан. – Я тут, с авантурьерой этой, уже во всяком деле двойную, а то и тройную подоплеку ищу. За нашими ротозеями стоял Брокдорф, а коли и за Брокдорфом кто стоял?
– В столице есть кому его допросить с пристрастием, – сказал Архаров. – Но коли велят – могу кое-что разведать. Известно, с кем он сожительствовал, где жил, можно сыскать разбежавшуюся из того дома прислугу, а вот с дворовыми господина Горелова все не так просто – кому-то наверху страсть как не хочется, чтобы княжеские шашни всем ведомы учинились. Может статься, тех дворовых людей не то что в Москве – а и на свете более нет.
– Хочу убедиться, что между маркизом Пугачевым и авантурьерой доподлинно никакой связи нет… – тут Алехан засмеялся. – А лихо твой дьячок голштинца оглоблей поперек спины оплел!
Архаров улыбнулся. История, как Устин расправился с Брокдорфом, и в доме Волконского также всем весьма понравилась.
Они вернулись к авантурьере.
– С чего эти умники Разумовского к бунту приплели, я уж потом догадался. Фамилия в Европе известная – племянников гетмана Кирилы Григорьевича туда на ученье отвозили, да и сам он с детьми дет десять назад за границу ездил. Начали строить турусы на колесах – а не покойной ли государыни от Андрея Григорьевича детки? Она ж и не скрывала особо своих амуров с Андреем Григорьевичем…
– А верно ли, что они повенчались? – спросил Архаров.
– То тебе доподлинно только сам Андрей Григорьевич мог бы поведать, да четыре года как в могиле лежит. Прочим же веры нет – как кому надобно, так и врет… Вот отколе и выросли враки нашей авантурьеры – кто-то что-то о детях покойной государыни сбрехнул. Она ведь, затейница наша, не сразу себя Елизаветой Второй додумалась объявить, она перед тем была мадам де Тремуйль, а затем еще персиянкой себя вообразила – Али Эметте, и черкесской княжной уж заодно. Географию по ее прозваниям изучать способно…
– Что ж авантурьера? Хороша ли собой? – спросил Архаров. – И доподлинно нет ли сходства с покойной государыней?
– Да что уж там хорошего. Нам с тобой девку в теле подавай, статную, пышную, веселую, молодую… – Алехан, усмехнувшись, подмигнул Дуньке. – Она же не так чтобы молода – а двадцать пять ей давно, поди, стукнуло.
Дуньке до двадцати пяти было еще далеко, и Алеханов кумплиман она приняла так, как следовало: задрала нос, якобы показывая недовольство.
– Росту небольшого, телом очень суховата, лицом ни бела, ни черна, да еще с веснушками, косы и брови темно-русые… – тут Орлов задумался, вспоминая. – Нос горбатый, длинноватый. Сходства, сам видишь, никакого. А вот глаза пребольшие… темно-карие… прелестные глаза… ими и завлекает…
Видать, было что-то между той женщиной с темно-карими глазами и его сиятельством, подумала Дунька. Может, даже и не амурились, а что-то было.
И Архарову то же на ум пришло, только он ощутил сожаление, которого сам себе бы не мог, да и не хотел объяснить: вишь, и тут не сбылось…
Вовремя явились Меркурий Иванович и лакей Иван, стали устраивать трапезу. Дунька, глядя на тарелки с холодными мясами, соленьями и маринадами, тоже вдруг есть захотела. Она не была светской девицей и не знала, что прелестнице положено питаться так, как птичка клюет. Аппетитом Бог Дуньку не обидел.
Архаров был, как всегда, от души рад тому, что может как следует накормить гостей, пусть не разносолами, пусть по-простому, однако досыта. И когда он по-хозяйски уговаривал не стесняться, Алехан даже улыбнулся такой забавной искренности.
Разговор вернулся к самозванке.
– По-французски и по-немецки чисто говорит, немного по-итальянски. На арфе играет, рисует, об архитектуре весьма толково рассуждает, – перечислял граф добродетели авантюрьеры, и Дунька ощутила нечто вроде ревности: ишь, чем там, в Европах, кавалеров-то пленяют, против такой дамы москвичке и выставить нечего. – Уверяет о себе, что она арабским и персидским языком очень хорошо говорит, проверить не удосужился. А вот что в ней есть – так это смелость, и сама она про то знает и тем похваляется…
Архаров неодобрительно хмыкнул. По его мнению, женская отвага была качеством неприятным и бесполезным – девице следует слушаться родителей или опекунов, замужней – супруга, а проявлять смелость разве что в деле выбора ленточек для чепца. Некоторая пугливость особе дамского звания даже к лицу – рядом с такой особой приятнее ощущать себя кавалером, мужчиной, военным человеком, наконец.
– Так и от ее смелости мне польза немалая была. Как бы иначе я ее на судно заманил? – спросил Алехан. – А я все время в ее отваге сомневался да сомневался – вот ей и стало невмочь, непременно доказать хотелось, что она может полки на приступ водить. Тут и попалась.
Архаров промолчал – ни кивка, ни вопросительного хмыканья. В том, что на авантурьере клейм ставить негде, он не сомневался. И в том, что следовало против нее употребить хитрость – равным образом. Только ведь для хитростей другие люди есть, вот как у него самого для разных тайных надобностей – Шварц. Что хорошего в том, как устроено было похищение девки? Непременно следовало самому Алехану позориться и вызывать шум в Европе?
Алехан был догадлив.
– А как иначе? – спросил он. – При ней свита была человек в шестьдесят, стерегли на совесть. Только она сама и могла себя оттуда похитить – и не на грошовое бы колечко она польстилась!
Дунька слушала, не вмешиваясь, и невольно начала их сравнивать – графа Орлова и обер- полицмейстера Архарова. Граф был хорош, и шрам его знаменитый тоже был по-своему хорош, граф, хоть и развалился на стуле вольготно, однако с определенным умением – чтобы невольно возникло сравнение с отдыхающим львом. Опять же, и одет он был знатно, и кружева на нем дорогие, и вон как выставил стройные сильные ноги – любо-дорого посмотреть. Архаров же в своем шлафроке, да еще облокотившись на стол, и вовсе был похож на толстую пожилую купчиху – лишь неизменного жемчуга в ушах да на шее и большого чепца недоставало.
Меж тем Алехан рассказывал, как его офицеры, Кристенек и Осип де Рибас, выследили самозванку, вошли к ней в доверие и подготовили путь для графа Орлова. Дунька не знала ни имен, ни названий городов, и очень скоро перестала понимать – Архарову, впрочем, тоже не все было ясно. Не мог он взять в толк – неужто не было иного пути заманить мошенницу на судно, кроме как предлагать ей руку и сердце. Очевидно, не было – по словам Орлова, чуть не вся Италия была от нее в восторге и преданные дворяне
