сейчас трогать не надобно. Коли не трогать – они быстрее докопаются, что к чему.
Архаров посмотрел на него неприязненно. И отпустил. Но немец видел – прежнего доверия к бывшим мортусам у обер-полицмейстера уже нет. И это ему не нравилось – коли в полицейской конторе не станет доверия, то лучше ее сразу закрывать, а служащих разгонять.
Только быстрый взгляд на собравшихся кучкой архаровцев несколько утешил Шварца. Только им самим и было под силу разобраться в сложных обстоятельствах и найти ту ниточку, за которую следует потянуть.
Шварцевы кнутобойцы обжились в подвалах неплохо, и каждый имел там свой уголок, свое хозяйство – ложки-плошки, топчанчики-табуретки, войлок для спанья, у Вакулы, монаха-расстриги, даже образа висели. Ваня привел товарищей в свою каморку, похожую скорее на земляную нору, но зажег там свечку – и стало повеселее. Уселись, теснясь, на топчанчике, а пришедший последним повар Филя-Чкарь просто встал в дверях.
– Облопались, лащатки? – спросил Ваня.
– Да уж облопались так облопались, – проворчал Тимофей.
Все, кроме Клавароша, были с чумного бастиона и разумели байковское наречие, да и Клаварош уже знал многие слова.
Положение было незавидное – архаровцы, повязанные круговой порукой, оказались в ответе за подлеца Демку. Что бы он ни натворил – а удирать не имел права.
– Тимоша, точно ли он укоцал басвинску елтону? – тихо спросил Ваня, и никого не смутило, что он самовольно назначил себя старшим, как в чумное лето на бастионе. – Как оно было-то?
– Стоду одному ведомо, – тихо сказал Тимофей. – Я грешным делом и сам так скумил… Да уж с того света не вернешь…
– Тебе не слемзал?
– Скарал.
– Ну?
Тимофей неохотно рассказал все по порядку – как он, пробравшись к любовнице, спал у нее, как сради ночи прибежал Демка, как они сидели на крыльце и ломали головы: нет ли способа избыть заботу? И Демка, наказав ему быть поосторожнее, объявил, что идет домой – хоть малость поспать. Куда ж пошел на самом деле – неизвестно.
Потом взял слово Филя-Чкарь, самый старший в обществе. Он порой, когда Шварцу было не до того, выдавал архаровцам и десятским из заветного чуланчика все, что требовалось для служебного маскарада. Филя утверждал, что в последние дни Демка ни разу туда не заглядывал. Конечно, если бы Демка попросил выдать ему тот длинный нож на время, Филя бы выдал и без дозволения Шварца, да только не было такой просьбы. И выходило, что диковинный нож пропал еще до того, как к воротам Рязанского подворья притащилась Тимофеева жена с детишками.
– Вот тут наш пертовый маз остремался, – сказал Ваня. – Ну, мазурики, что замастырим?
– Мы-то замастырим, а пертовый маз отправит нас поглядеть на Знаменье… – отвечал Ушаков.
– Некен, – уверенно сказал Ваня.
Не только Архаров видел насквозь, понимал и одобрял Ваню Носатого. Бывший маз, налетчик, колодник тоже прекрасно понимал и одобрял обер-полицмейстера, хотя друг дружке они, ясное дело, в нежных чувствах не изъяснялись. Ваня без намеков понял: Архаров хочет, чтобы его подчиненные сами каким-то способом отыскали Демку и доказали его невиновность – поскольку пока что видит одни лишь доказательства виновности, и это ему неприятно. Та круговая порука, которой их повязали, взяв на службу в полицию, должна была сейчас способствовать розыску по делу об убийстве переодетой бабы Федосьи.
Архаровцы еще потолковали малость – но о делах незначительных: Тимофей рассказал, как вышло, что он женился на Федосье, потом повспоминали какие-то былые Демкины проказы. Ваня почти не говорил, слушал и думал.
У него было ощущение, будто он что-то знает про длинный и тонкий нож, непривычное для мазов оружие.
– Погоди, Чкарь! – прервал он товарища. – Скажи-ка лучше, когда вы рухлядь сушили?
– Сразу после Николы Вешнего, – без промедления отвечал Филя. – Как пертового маза поздравляли, так чуть ли не назавтра.
– И долго ли все на хазу висело?
– Весь день.
В заветном чулане у Шварца было много всякого добра – и кафтаны, и армяки, и передники, как у разносчиков, и бабьи сарафаны, и монашеские подрясники с рясами. Все это от хранения в сыром месте приобретало особенный запах – такой, что Архаров однажды, когда к нему в кабинет заявился кто-то прямо с наружного наблюдения, еще не скинувший маскарадное тряпье, шарахнулся и крикнул:
– Пошел отсюда! Разит от тебя, как от выходца с того света!
Шварц знал эту особенность своего чулана и первые же теплые солнечные дни использовал, чтобы вытащить и как следует проветрить всю одежонку, прогреть ее до того, чтобы и следа от сырости не осталось. Для этого он брал всех, кто подворачивался под руку, мог и канцеляристов позвать. Отказать ему никто еще не решался.
– Погоди, Иван Данилыч, – сообразив, подхватил мысль Тимофей. – Стало быть, в тот день много народу шастало в верхний подвал и охапками рухлядь на хаз носило. И коли бы кто срусил нож – того бы и не приметили?
– Другого такого денька не было, чтобы кто попало в чулан заходил, – сказал Ваня. – Разве что нож уже давно пропал. Надобно у черной души спросить – может, он зимой кому давал?
Черной душой Шварца звали с легкой руки Архарова.
Федька закивал. Ему страшно хотелось немедленно приступить к розыску ножа, но он ничего не мог предложить разумного, и потому маялся.
– Да и тем ли ножом кубасью укосали? – разумно спросил Ушаков. – Мало ли на Батусе ножей?
– Нож приметный, – возразил Тимофей. – Таких-то мало.
– Да уж поболее одного…
– Надобно наш сыскать – все Демке легче будет…
– В толк не возьму – на что бы Демке тот нож? – спросил задумчиво Чкарь. – Им и резать-то несподручно, а лишь колоть. Не мог он его взять, потому как незачем.
– Братцы, я! – вдруг воскикнул Федька. – Я расспрошу! Я у парнишек разведаю! Черная душа, коли что, их потрудиться заставляет!
– И пряниками награждает, – усмехнулся Тимофей. – Дались же немцу русские пряники…
– Ступай, Федя, позеть с лащатами, – кивнув не менее достойно, чем Архаров, сказал Ваня.
Федька выскочил из закутка и понесся по узкой лестнице вверх.
Он не умел сидеть без дела, особенно когда обстоятельства складывались загадочным и опасным образом. Сейчас они были не намного лучше, чем в чумное лето, – если Демка не сыщется, да если впридачу все улики подберутся так, чтобы можно было обвинить его в убийстве Федосьи, то отвечать за него – всем бывшим мортусам.
К тому же, Федька знал про Демку, что бывший шур может сгоряча удрать и спрятаться, оставив былых товарищей на произвол судьбы. Он вовсе не забыл, как подрались зимней ночью по дороге к Виноградному острову. Вроде и помирились, и ни разу о той драке не вспоминали, а Федька, оказывается, все это время о ней помнил.
Максимку-поповича Федька отыскал в канцелярии – тот сдавал собственноручно записанные показания по странному делу о покраже старого корыта и двух кадушек. При розыске явилось, что предполагаемый кадушечный вор замешан в совсем другую историю – там уже речь шла о беглых крепостных. Сей розыск перерос в иной – о похищении младенца. И конца-краю этому делу о корыте и кадушках не предвиделось.
Максимка был из почтенного иерейского рода. А в таких родах часто бывает, что из поколения в поколение рождаются удивительной красоты дети. Будь Максимка не столь строптив, останься он в семье и пойди по родительским стопам – был бы в храме, куда его определили бы служить, непрестанный соблазн для прихожанок. Теперь же его юношеская красота была некоторой помехой на служебном поприще –
