В чуму он жил на заставе, а когда Архаров по милости Григория Орлова возглавил московскую полицию, явился к нему с рекомендательным письмом от самого Еропкина, где говорилось, что он от поветрия не прятался, а честно исполнял свои обязанности.
Узнав его, Федька резко остановился. Этот визит был весьма подозрителен. Все Рязанское подворье было в великом беспокойстве, все полицейские ломали голову над пропажей длинного ножа, и все понимали, что не мог Демка замышлять убийство загодя и запасать клинок с зимы. Во-первых, он был шур – шуры же полагаются на изворотливость, а оружие пускают в ход, только если жизнь в опасности. Во- вторых, коли бы он и стянул клинок, то держал бы его дома, а не таскал с собой, с риском, что у него эту забаву увидят. И, следственно, опознав в приблудившейся бабе жену Тимофея, он должен был брать извозчика и ехать домой за ножом, что по меньшей мере нелепо, ведь у него в кармане непременно имеется его собственный нож, вполне пригодный для убийства. И архаровцы знали, что их командир, накричав на Демку, успокоится, одумается и поймет, что нож стянул кто-то другой.
А когда поймет – под подозрением окажутся решительно все. В том числе и Абросимов.
Выходит, старый полицейский подозревал давнего приятеля? И Федькина догадка была верной?
Преисполнившись гордости, архаровец замедлил шаг и неторопливо подошел к калитке. Тут он задумался – вроде бы уже не было смысла являться к Елизарову. Но и уходить он не хотел – мало ли как обернется дело. Абросимов может сцепиться со стариком, или же старик приведет какие-то основательные оправдания, или, наоборот, признается в грехе, и они вдвоем начнут думать, как теперь изворачиваться.
Судя по крепкому и длинному забору, по высоким воротам, семейство Елизаровых было зажиточное. То бишь, воровство ради добычи, кажется, исключалось. Хотя было же недавно дельце с сумасшедшей бабкой…
Вспомнив его, Федька невольно улыбнулся.
В почтенном купеческом семействе жила на покое бабушка, сестра покойной хозяйки. В чуму она потеряла всю мужнюю родню и своих детей с внуками, оставшись единственной наследницей немалых денег. И одолела бабку дурь – стала она кричать, что ее-де изводят, напускают на нее порчу, чтобы поскорее похоронить и воспользоваться денежками. То одного, то другого домочадца обвиняла старуха, несколько раз переписывала завещание и окончательно всех перессорила. И был у порчи признак – кладбищенская земля, которую подсыпали под двери бабкиных покоев, чтобы бабка наступила и тяжко захворала. Тут явно действовал какой-то бес – у дверей беспокойной родственницы по ночам несколько раз ставили караулы, земля же появлялась в виде маленьких кучек – словно с потолка падала.
Не в силах справиться с бедой, домочадцы позвали на помощь знакомого архаровца Сергея Ушакова.
Ушаков не так давно подобрал бездомного паренька Никишку и приютил его. А чтобы найденыш не избаловался, привел в полицейскую контору. Там Никишку стали обучать ремеслу – сперва был на побегушках, потом начали доверять несложное наружное наблюдение. И вот настал день его триумфа – парнишку провели в дом и помогли спрятаться в покоях старухи. Он наутро и доложил – кладбищенская та земля или нет, а хранится она у бабки под кроватью, и сама же бабка, выходя спозаранку в нужник, ее исправно у дверей рассыпает, чтобы был повод для шума и склоки.
Так что Федька уже знал: старики воруют не только от нищеты, но и от особой придури.
Семен Елизаров мог по старой памяти забрести в верхний подвал, увидеть открытый чулан и стянуть первое, что подвернулось под руку. Мог…
На сем Федькины воспоминания и умопостроения были прерваны криком. Кто-то бегом пересек елизаровский двор, распахнул калитку и выскочил в переулок.
Это был мужчина лет тридцати, ростом малость пониже Федьки, худощавый, темноволосый, взъерошенный. Красавцем Федька бы его не назвал – он скорее уж походил на белобрысого Демку Костемарова, Демка же имел внешность какую-то угловатую – острый носик, торчащий вперед и не всегда гладко выбритый подбородок, впалые щеки. Но было в его живой мордочке некое хитрое очарование, особенно сильно действующее на молодых вдовушек.
Мужчина зажал в руке скомканный кафтан, и чем-то этот кафтан был Федьке знаком.
Растерянность длилась мгновение, не более – Федька узнал полицейский мундир.
Поняв, что Абросимов попал в беду, он кинулся не мундир выручать, а товарища. Но во дворе его встретил огромный черный барбос, из той породы, что лаять то ли не любят, то ли не умеют, а нападают молча.
Абросимов был пропущен потому, что во дворе – большом, кстати, и довольно опрятном, – кроме пса, были еще и старик в длинном то ли армяке, то ли грязном халате, опиравшийся на толстый костыль и ковылявший к лавочке под сиреневым кустом, и баба с ведрами, и какой-то молодец, голый по пояс и с мокрой головой. Очевидно, они прикрикнули на собаку.
Федька выскочил и захлопнул калитку. Потом приоткрыл ее настолько, чтобы видеть старика и обратиться к нему с речью.
– Придержи кобеля, дедушка! – крикнул он. – У меня до тебя дело.
– Пошел к черту, – отвечал недовольный дедушка.
Судя по всему, это был Семен Елизаров.
– Подойди к калитке, – крикнул тогда Федька. – Господин Шварц тебе кланяется!
Он искренне полагал, что это имя держит в трепете всю Москву.
– Плевал я на твоего Шварца.
Тут-то и закралось в Федькину душу некое подозрение.
Человек, служивший в полиции, так ответить не мог.
У Федьки был при себе нож, хороший нож, с широким клинком полуторной заточки, но ему никогда еще не доводилось драться с большим, сильным и злобным псом. Для пса требовалось иное оружие – и оно во дворе имелось…
Все зависело от быстроты бега.
Федька распахнул калитку, вдохнул, выдохнул – и, что было мочи, кинулся к старику. Он подбежал, выдернул у деда из-под мышки костыль и обернулся как раз вовремя, чтобы с силой ударить пса дважды, сперва по башке, потом поперек хребта. Потом, не слушая ругани и не оборачиваясь, архаровец кинулся в дом, проскочил в сени, оказался в горнице.
Абросимов лежал на полу, закрыв глаза, раскинув руки и ноги. Федька, благоразумно не бросая костыля, кинулся на колени и, еще не осознавая беды, встряхнул его за плечи.
– Дурак… – прошептал старый полицейский. – Нож… он меня ножом… не тронь…
– Погоди, не помирай! – приказал Федька. – Сейчас я их всех!
И тут в дверях горницы возник Клаварош – такой же, как всегда, высокий, тонкий, гибкий, в полицейском мундире.
– Мусью?! – изумленно спросил Федька. – Ты-то тут как?..
И тут лишь Федька заметил в руке у Клавароша обнаженную шпагу.
Он вскочил и поудобнее перехватил костыль.
Никто Федьку штыковому бою не обучал – ни на полковом плацу, ни в сражении. Но кое-какие приемы он знал от знакомых солдат. Костыль вполне мог бы сойти за ружье с примкнутым штыком – во всяком случае, оборониться им и от шпаги, и от палаша опытный боец сумел бы. Да и стойка солдата, орудующего штыком, была архаровцу привычнее фехтовальной – левобокая, как в кулачном бою.
Но Федька не имел опыта да и растерялся – не ждал такой каверзы от Клавароша. Потому он, выставив перед собой костыль, отступил.
– Побойся Бога, мусью! – закричал он.
Но противник кинулся на него со шпагой, и тут до Федьки дошло: это вовсе не Клаварош, просто рост, сложение, мундир да еще плохое освещение в горнице способствовали сходству, не более.
– Караул! Архаровцы, ко мне! – заорал Федька, отбивая первые выпады весьма успешно. – Ко мне, архаровцы!
Только чудо могло бы занести сюда молодцов с Рязанского подворья, но Федька и не рассчитывал на чудо. Он желал смутить противника и устроить переполох. Откуда, в самом деле, этому человеку знать, что Федька приплелся сюда один?
