А потом взялся за перо. Ему хотелось хоть как-то записать все, чему научил Захаров. И, кое-как, несуразными каракулями, излагая по пунктам все, связанное с французами, он вдруг понял одну важную вещь.
Захаров первый догадался, кому принадлежит украденный сервиз. Он понял, что сервиз – часть некой сложной интриги. И, имея, как оказалось, опыт по сей части, он держал свои рассуждения при себе. Поделился только с Архаровым – и то, лежа на смертном одре. Он не мог рассказать о сервизе Матюшкиным – им расскажешь, а на следующий день весь двор будет сплетню знать.
Странно, правда, что лишь они и спрашивали, как движется розыск… об этом Архаров уже задумывался недавно…
Так откуда ж они проведали о сервизе?
– Клавароша ко мне! – крикнул Архаров.
Француз был поблизости – явился сразу.
– Нет ли чего новенького о кавалере де Берни? – спросил Архаров.
После ночной экспедиции, которая принесла треть сервиза и два необъяснимых трупа, за учителем постоянно присматривали.
– Сидит дома, ваша милость, исполняет свои обязанности.
– И не выходит?
– Нет, ваша милость, не выходит.
– Разберись, кто таков тот отставной полковник Шитов и что за вдова Огаркова. Какие люди у них бывают, к кому сами ездят.
– Ваша милость… – Клаварош несколько смутился.
– Что еще?
– Людей мало. И…
– Ну?..
– Хорошие полицейские в безвестном отсутствии.
Он намекал на Демку Костемарова и Яшку-Скеса.
Демка мог пустить в ход свои давние знакомства или же найти дорожку в дом вдовы Огарковой через сердце которой-нибудь из ее сенных девок, горничных, кухарок… кто там у нее водится… Яшка также был не промах. И вот в такое время Рязанское подворье лишилось сразу их обоих.
– Ладно, ступай…
Архаров понимал, что был, возможно, неправ, затевая разборки с Демкой в такое время, когда Демка очень нужен. Однако иметь в подчиненных человека, который, может статься, убийца и, что еще хуже, выбалтывает полицейские секреты мазам, он не мог. Даже коли бы пересилил себя, отложив все внутриконторские розыски до лучших времен, – все равно мог бы не выдержать, сорваться и заорать в самое неподходящее время.
Он и никогда-то не был по-настоящему спокоен. Неподвижное лицо, неторопливое тело – они служили природным укрытием его внутренней тревоге и недовольству. Да и смеха он боялся – а было бы воистину смешно, когда бы человек таких статей, как московский обер-полицмейстер, принялся метаться, словно угорелая кошка.
Сейчас архаровское беспокойство уже стало обретать причины, которые можно выразить словами. Есть ли какая-то связь между учителем, проживающим в почтенном семействе, и четой пожилых придворных? Пока что единственное меж ними общее: все трое приехали в Москву из Санкт-Петербурга на обещанное празднование Кючук-Кайнарджийского мира.
Но связь бывает разной – чтобы обмениваться мыслями, не обязательно встречаться. Могут же они пересылать записочки с кем угодно, даже без ведома того письмоносца! В одном доме, скажем, сунут в карман кафтана врача-немца бумажку, в другом ее незаметно вынут. А врачи как раз к Шитовым приходили, это Архаров знал из донесений, полковница расхворалась. Или прикинулась расхворавшейся…
В этом деле никому нельзя было верить.
– Эй, кто там? – позвал он. – Велите Сеньке моему экипаж подавать!
Архаров вздумал ехать к княгине Волконской.
Он знал, что ум ее ограничен, как у всякой женщины, что многие вещи ее пониманию недоступны. Однако княгиня была дамой светской и помнила многие истории из придворной жизни. Кроме того, ее возраст и положение исключали всякие амурные шалости с ее стороны. Архаров в дамском обществе чувствовал себя прескверно – он не умел говорить милые пустячки, не знал модных словечек, бывших в ходу у щеголей и щеголих. А Елизавета Васильевна в этих принадлежностях светской беседы не нуждалась.
Вот что он мог сделать и сделал даже с некоторым удовольствием – заехал к кондитеру Апре и набрал там конфектов и бисквитов подороже. Такой гостинец, на его взгляд, был наилучшим. Опять же, в доме две молодые девицы, их нужно угощать конфектами. Анюта и Варенька…
Оказалось, что девиц-то как раз и нет – укатили к Суворовым. Супруга Александра Васильевича вскоре должна была разродиться, из дому не выезжала, вот и звала к себе подружек. А Елизавета Васильевна смотрела, как убирают гостиные, и собственноручно составляла букеты – к вечеру ждали гостей, в их числе и жениха Анюты, князя Голицына.
– Оставайтесь у нас, Николай Петрович, – сказала она. – Накормим не хуже вашего Потапа.
Это был даже не тонкий, а основательный намек: Потап умел готовить простые русские блюда и совершенно не желал учиться печь французские пироги. Княгиня уже предлагала как-то найти более подходящего повара, но Архаров как-то увернулся от заботы.
Лакомства, впрочем, она приняла благосклонно и тут же приказала варить кофей.
Архаров задал несколько светских вопросов, как если бы ему было любопытно, кто и кому наносил утренние визиты, а потом перешел к делу.
– Ваше сиятельство, давненько я в ваших гостиных графа Матюшкина с супругой не встречал.
– А вам угодно было бы, чтобы я их приглашала? – неожиданно резко отвечала княгиня.
Архаров дважды кивнул. Он знал, что после первых встреч с петербургскими знакомцами, исполненных радости, Елизавета Васильевна и князь угомонятся и увидят гостей такими, каковы они есть на самом деле. И прошло достаточное время – двор в Москве, почитай, уж полгода.
– Мы одного мнения об этой паре, – сказал он. – Но мне многое неизвестно. Говорят, графиня в молодости некие услуги ее величеству оказывала, за что ее величество графине долгое время покровительствовали…
– Но государыня с Анной Алексеевной исправно рассчиталась – замуж ее отдала. И, поверьте, отплата услуге по-своему соответствовала.
– Что же то была за услуга?
Княгиня неожиданно рассмеялась.
– Такая услуга, что теперь уже никакого ни смысла, ни значения не имеет. В ту пору, как государыня еще великой княжной была, а графиня Матюшкина – княжной Гагариной, повадилась сия княжна любовные билетики таскать от великой княгини к некому кавалеру.
Архаров даже подался весь поближе к Анне Васильевне. В свете мало что знали о зарождении нежных чувств между государыней и Григорием Орловым, передавали слухи – якобы княгиня Куракина уступила Екатерине Алексеевне статного и неутомимого красавца, однако точно никто ничего не знал – настолько участники той давней интриги ловко хранили тайну.
– Стало быть, госпожа графиня также руку к шелковой революции приложила? – спросил Архаров.
– Ах, Николай Петрович, нельзя вас в свет пускать! Как раз что-нибудь несообразное брякнете! – весело отвечала княгиня. – Тогда ее величеству и двадцати годочков, поди, не было, какая революция? А может, уже и стукнуло. И жила она под весьма строгим присмотром. А из придворных кавалеров несколько отличала графа Захара Чернышова. Он при дворе великого князя состоял.
– Это не тот ли Чернышов, что Берлин брал?
– Да, тот самый, президент нашей Военной коллегии. Но тогда и ему лет двадцать было, самые игривые годы. И вздумали они записочками перебрасываться. А княжна Гагарина в своих юбках те записочки переносила. Но никому про то не разболтала, потом уже выяснилось – Брюсше, что ли, государыня открыто рассказывала…
– Что ж ныне?
