Теперешние московские маскарады, затеваемые государыней, собирали до трех тысяч человек, в том числе и купеческого сословия. Среди этих трех тысяч, понятное дело, всякая сволочь могла замешаться. Так что просьба княгини казалась Архарову вполне оправданной.
Еще следовало отрядить канцеляристов для дежурства у входа. Государыня в Санкт-Петербурге завела презабавную маскарадную моду: чтобы полиция записала десять первых гостей и десять последних, покинувших перед рассветом бальные залы. Ей было любопытно знать, кто из подданных самый страстный поклонник сего увеселения – кроме ее самой, разумеется, потому что маскарады Екатерина Алексеевна любила всей душой.
По уговору с Волконским Архаров привез архаровцев к Пречистенскому дворцу так, чтобы войти туда минут за десять до княжеского семейства и подождать его в сенях. Там их встретил нарочно посланный вперед княжеский адьютант Кондрашин.
– Государыня уже изволила выйти из своих покоев, сидит в дальних комнатах, играет в карты, – тихо сказал архаровцам Кондрашин – Туда не суйтесь. Менуэт уже проплясали, польский проплясали, будут плясать контрдансы. Давайте, проходите живо, покамест не пляшут. И тут же, у дверей, ожидайте…
Федька еще в карете напялил красный капуцин с черным бантом на левом плече – несомненно, тайным знаком для неких любовников, уже давно позабывших о своем амурном приключении. Капуцин, хранившийся в чулане у Шварца, несколько отсырел и от него веяло замогильным тленом, к тому же, он был рослому Федьке коротковат. Особливо смущал архаровца капюшон, то некстати сползавший на глаза, то не вовремя сползавший на затылок. Маска, обрамленная кружевом, разумеется, тоже оказалась с норовом – Федька от неудобства постоянно морщил нос.
Зазевавшись в сенях, он потерял из виду товарищей, а когда заметил их отсутствие – понял, что они уже вошли вслед за провожатым в двери.
Спеша догнать архаровцев, Федька вошел в маскарадную залу и обмер. Все вокруг шумело, звенело, вопило, визжало, пихалось, дергалось немыслимым образом. Даже если бы тут разом свершились десять убийств и двадцать похищений – догадаться о том полиция смогла бы лишь наутро, подобрав трупы и выслушав рыдающих родственников.
Ему показалось, что впереди мелькнул голубый капуцин, который напялили на Клавароша. Федька устремился следом, но голубое пятно пропало, вместо него было множество иных. Умнее всего было бы вернуться к двери, но толпа оттащила Федьку в непонятную сторону, и он уже не понимал, как пробиваться к сеням.
Где-то в этой суматохе должна была возникнуть Варенька Пухова.
Разноцветные капуцины, шелковые и атласные, со свистом и шорохом пролетали мимо, сверху гремел оркестр, Федька задрал голову – и едва устоял на ногах, получив весомый удар в бок. Замаскированная дама гренадерского роста спешила сквозь толпу, сбивая своими необъятными фижмами людей и даже мебель. За ней гналась невысокая маска, крича по-французски. Дама отругивалась басом и по-русски. О дальнейшем их продвижении Федька мог судить по визгу, ругани и хохоту – дамы, которых бесшабашная маска уронила на пол, барахтались, путаясь в сбившихся юбках, и поднимались при помощи кавалеров.
Федька вздумал было преследовать высокую даму, но тут мимо него пронеслось вприпрыжку шестипудовое дитя в чепчике и с преогромной азбукой подмышкой, также сбило с ног несколько человек – его азбука была изготовлена из дубовых досок в два пальца толщиной, не иначе, – и с гиканьем поскакало далее.
Вскоре до него дошло, что приличная публика не толчется в этом столпотворении, а веселится более пристойно в иных помещениях. Здесь же завязывались стремительные амурные интриги – до того отчаянные, что Федька вынужден был с силой ударить по руке наглую маску, догадавшуюся ощупать сквозь капуцин его зад. Если Волконские с Варенькой и приехали – то они, скорее всего, уже там.
Незнакомка в голубом капуцине ухватила вдруг Федьку под руку, вцепилась мертвой хваткой, изумила тяжелым и сладким ароматом, молча и торопливо прошла вместе с архаровцем с дюжину шагов, затем рука в широчайшем рукаве выскользнула, дама забежала Федьке за спину.
– Прекрасная маска, ты приехала одна? – услышал он и повернулся. Вопрос был задан высокой статной маской в треуголке с черным плюмажем.
– Как можно? Старик мой тащится за мной!.. – и незнакомка с голубом капуцине метнулась в сторону, проскочила между двумя неповоротливыми масками и скрылась в толпе. Федька вздохнул с облегчением.
В соседнем помещении было малость спокойнее, лакеи бесстрашно разносили напитки и угощение, а уж в третьем развлекались на модный светский лад. Еще покойная государыня Елизавета ввела в моду, а ныне здравствующая государыня сию моду всячески поддержала, русские старинные наряды. Знатные господа платили портным деньги, чтобы пощеголять в ямщицком наряде – правда, из дорогих привозных тканей. Дамы и девицы велели себе шить сарафаны и парчовые душегреи. Особенно ценилось умение точно воссоздать наряд тверской, калужской или же подмосковной крестьянки – цена такого наряда, впрочем, была немногим менее, чем придворного платья.
Здесь водили хоровод и пели очаровательную песню:
Федька, совершенно забыв о своем ремесле, остановился и слушал, затаив дыхание.
А потом с ним от песни сделалось что-то странное.
Он словно бы воспарил туда, где голова трудится как-то иначе, зато громко слышен голос сердца, и лишь оно имеет право распоряжаться плотью.
Сердце отделилось от тела и понеслось вперед, безошибочно прокладывая себе дорогу сквозь пестрейшую толпу, а Федька спешил за ним следом, уклоняясь от хватающих рук в разноцветных перчатках. Эти руки исхитрялись все же обнять его на лету за шею, неведомо чьи уста выкрикивали в ухо соблазнительные слова, некая дама приняла Федьку за своего махателя и молниеносно назначила свидание в известном месте, в третьем часу ночи, некий кавалер доложил ему, что через час будет подана к крыльцу карета, и хлопнул по плечу, – очевидно, приятели затевали похищение маскарадной прелестницы. Федька только мотал головой и летел дальше, дальше, за сердцем… и остановился вдруг, тяжело дыша, потому что более бежать было незачем…
Каким-то дивом толпа, расступившись, образовала коридор в шесть, не более, шагов, и Федька увидел даму в белом капуцине, в черной маске, в черных перчатках. Это была Варенька Пухова – лишь она могла так отрешенно стоять у стены, чуть наклонившись вперед, как если бы и ее сердце в полет отправилось, а она от растерянности медлит…
И она была совсем одна.
Федька сделал шаг и другой, совсем ополоумев от волнения. Маска в белом капуцине сделала шаг и другой – ее тоже несло над паркетным полом, она тоже ног под собой не чуяла. На третьем шагу они встали – друг против дружки, глядя в глаза и не умея выговорить хоть единое приветственное слово. Господь хранил их – толпа их не задевала, и даже известные маскарадные любезности были не так громки и визгливы, чтобы нарушить их тишину…
– Вы… – сказал Федька.
– Да, – ответила Варенька шепотом, но он услышал. И даже не осознал сгоряча, что свершилось чудо: как он ее – так и она его узнала в толпе непостижимым образом, словно бы ее предупредили – вон тот ополоумевший молодец в красном и есть полицейский служитель Федор Савин.
Безумие росло, разворачивалось ввысь и вширь, безумию было дозволено все в этот вечер – и Федька взял две маленькие руки в черных перчатках, словно собираясь вести Вареньку на танец, хотя танца поблизости не было. И она не отстранилась, только чуть сжала его пальцы, как если бы призывала к молчанию.
Федька даже не подумал, что следует куда-то увести девушку, ведь есть же тут гостиные с диванами, с канапе, где можно говорить, не опасаясь, что какой-нибудь переряженный гренадер собьет с ног огромными фижмами, что кинется приставать обознавшаяся маска…
Он был счастлив и так – посреди галдящего маскарада. Он держал за руки любовь свою единственную –
