меня. Рядом возбужденно хихикал мерзавец Айзек, предвкушающе потирая ладони, да тяжело сопели его мордовороты, распаленные видом моего беспомощно распростертого на земле тела. Раззадоренный осознанием своего превосходства, Стас разорвал мою куртку, а затем и джемпер, жадно целуя и кусая оголившуюся грудь. Его пальцы рванули пояс моих брюк, забираясь под них. Придавленная его мощной тушей, я не могла даже кричать, а лишь сдавленно хрипела и отворачивала лицо, пытаясь избежать мокрых губ насильника, похотливо скользивших у меня по шее...
Меня спасла всеми позабытая Галка, тихонько пришедшая в себя, отбежавшая ко входу примыкающего к пещере коридора и истошно завопившая диким голосом: 'Помогите, тут немцы!' Уж не знаю, на чью помощь она рассчитывала и кого призывала - ангелов ли, бесов ли, но подруга повела себя совершенно правильно, интуитивно вспомнив давнишние, еще школьные уроки самообороны, трактовавшие нам следующее: в момент опасности нужно кричать что-то неординарное, ибо оно всегда привлекает гораздо большее внимание. Вот почему Галка не закричала банальное: ' Караул!' или 'Горим!', а заполошно вопила сущую правду: ' Помогите, нас немцы насилуют!'
Рейну едва удавалось контролировать переполнявший его гнев, размеренным шагом преодолевая извилистые коридоры подземных катакомб. Он сердито поводил плечами и периодически хватался за рукоять верного фламберга, отлично понимая - что выказывает этим свою растерянность и недопустимую для воина несобранность. Но сейчас он действительно запутался во всем, произошедшем вокруг него за последние дни, а более того - в самом себе... Из сбивчивого рассказа спасенного им старика он сделал однозначный и вполне четкий вывод: два извечных врага - мутанты-ликантропы и недобитые фашисты почему-то объединились, создав единый боевой тандем. Изгой долго привыкал к подобному парадоксальному открытию - не имевшему под собой никакого логического обоснования. Впрочем, вскоре он понял - подобное определение касалось лишь его личной логики, всегда основывавшейся на понятиях чести, справедливости и милосердия. И похоже, его моральные принципы безвозвратно канули в прошлое, умерли вместе с тем старым миром, в котором он родился и вырос, коему служил как умел - верой и правдой, не щадя себя самого. Служил, вплоть до момента своего погружения в долгий искусственный сон.
Его разум не нуждался во сне, но его телу - сохранившему слишком много человеческого, требовался отдых, а поэтому, попав за Грань - Рейн выбрал достаточно сухое место, где и провел пару часов, свернувшись в компактный, хорошо сохраняющий тепло клубок. Закрыв глаза, он раз за разом мысленно перебирал доступные ему факты и вновь ужасался разверзшемуся перед ним тупику. Он напрочь отказывался принимать этот новый мир с его суматошными городами-спрутами, на многие километры раскинувшими щупальца улиц и автострад, цепко держащими людей в своих смертельных объятиях. Он отчетливо слышал жадное чавканье и хлюпанье, доступное лишь его тонкому слуху охотника. Это города досуха высасывали своих беззаботных обитателей, будто ненужную шелуху отбрасывая их опустошенные оболочки. Мир стал хищником, озабоченным только процессом собственного выживания и беспощадно мстил людям, изуродовавшим его ранее чистый лик. Горестно воя от отвращения к своему новому 'я', мир заживо пожирал сам себя, приближая неизбежный конец. Пророки оказались правы - предрекая гибель детей Аримана, погрязших в плотских соблазнах, и начисто позабывших о душе. Такой мир не стоил того, чтобы его спасали...
Рейн с омерзением взирал на серые лица и пустые глаза прохожих, уныло бредущих вдоль засыпанных снегом домов. Он привык считать себя зверем, отверженной тварью - утратившей право называться человеком. Но каким же бесконечным оказалось его потрясение, когда в лицах встреченных им людей он обнаружил еще меньшую долю человечности, неприкрыто сменившуюся на алчность, жажду власти и примитивные плотские инстинкты. Изгой брезгливо отшатывался от этих бездушных кукол, бездумно тратящих свои скоротечные жизни. Впрочем, они и не ведали - что значит настоящая жизнь, потому что являлись мертвыми с самого рождения.
Рейн безоговорочно отвергал эту жалкую имитацию бытия, выражавшуюся в сиянии неоновых вывесок, в заваленных безвкусными вещами витринах дорогих магазинов, в синтетической пище и напитках, в вульгарно размалеванных самках - за деньги продающих свои доступные тела. Он гадливо выбросил в урну толстый глянцевый журнал, с каждой страницы которого на него взирала очередная ухоженная, умело обнаженная девица, в бессмысленной улыбке которой читалась главная мысль, ставшая девизом этого жуткого мира живых мертвецов: 'Не думай, не мечтай, не верь. Потребляй!'. И они действительно потребляли все - деньги, секс, жизни. Потребляли самих себя...
Прибыв в указанный жрецом город, Изгой напряженно вслушивался в отвратительный гул - создаваемый грязными аурами непрерывно жующих, спаривающихся и убивающих друг друга людей, надеясь услышать что-то необычное. Он рыскал среди пьяной, тупо веселящейся толпы, легко прикрываясь ментальным щитом и не привлекая лишнего внимания. Он шел среди них - но люди его не видели, как не замечали красоты падающего снега, рисунка изморози на стекле, пронзительного молчания темного ночного неба и волшебного сияния далеких звезд. 'И они называют себя людьми? - печально изумлялся Рейн, бесшумно скользя в невменяемо беснующейся человеческой своре, окружившей изукрашенную фонариками елку. - Да они не более чем сытое, эгоистичное стадо, послушно идущее на убой...' Но внезапно, среди сотен тысяч черных пятен - недостойных называться душами, он почувствовал одну - чистую, безгрешную, звонкую, изнывающую от одиночества и непонимания... И тогда он обессилено осел в снег, радуясь и скорбя одновременно, ибо нашел ту - которую искал, поклялся убить, но так хотел защитить...
- Создатели мира, - исступленно молился Изгой, на коленях стоя в рыхлом сугробе, но не ощущая источаемого им холода, - зачем вы покинули нас, своих детей? Прошу вас - просветлите мой разум, откройте мое сердце, направьте мою руку... Укажите мне путь к истине и свету, ибо я уже устал от тьмы и злобы, в кои оказался втянут против собственной воли и желания. Я всего лишь крохотный узелок в бесконечном кружеве судьбы, - он и сам не понимал, откуда взялось это случайное сравнение, тем не менее - показавшееся ему очень точным и образным. - Помогите мне Создатели, не дайте запутаться в путине лжи и предательства...
Рейн не знал - как и почему попала Она в этот засыпанные снегом город, очутившись настолько далеко от своего родового гнезда, от терпеливо ждущей ее возвращения стаи. Семья Фаркаш - несущая в себе кровь рода Сокола, расходилась на несколько побочных ветвей, имеющих не менее пяти наследников. Главный из них - Бела, погиб, но дать жизнь будущей шаладанье могли и другие его братья. Именно она - Золотая роза лугару, первая девушка - родившаяся спустя много сотен лет, после многочисленной череды воинов-мужчин, являлась напророченной хранительницей - пришедшей в этом мир для того, чтобы спасти его от гибели и научить жить по совести, отвергая темную сторону бытия. Всей своей исстрадавшееся от несправедливости сущностью, всей израненной душой, Рейн свято верил в возможность свершения третьего пророчества, раз уж второе, предвещавшее ее рождение - сбылось. И это ее он должен убить? Зачем, за что? Изгой увидел девушку в кричаще яркой, мчащейся на него машине, и позвал - пытаясь докричаться до ее спящей памяти, но шаладанья не услышала. Он не сумел разглядеть лица своей госпожи, почти ослепнув об нестерпимого сияния ее внутреннего мира - чистого и безбрежного, несущего всепрощение и сострадание ко всему живому... Создатели, да что же такого страшного случилось с этим миром, если исконное добро вдруг стало злом, а давнишнее зло окрепло и ополчилось на новорожденное добро? И Рейн судорожно обнимал руками согнутые колени, еще плотнее прижимая их к своей груди, сознательно стараясь занимать как можно меньше места в этом мире, таком чужом и жестоком. В мире, отныне замкнувшемся для него на одной душе, одной девушке - зовущейся Золотой розой лугару.
'Возможно ли, чтобы жрец - поручивший ему убийство шаладаньи, ошибался? - Рейн цеплялся за эту маловероятную идею так же настойчиво, как утопающий хватается за соломинку, за последнюю возможность спасения - ища оправдания для себя и для служителя Митры, всегда олицетворявшего бесчувственную, неподкупную справедливость. - Или же он преднамеренно перешел на территорию зла, отвернувшись от возможности искупления? Нет, - Изгой содрогнулся всем телом, устыдившись чудовищности выдвигаемого им обвинения, - это невозможно! Зачем же тогда жить ему - всеми отвергаемому и презираемому, если самые мудрые и великие становятся на сторону Аримана, приближая кару небес?' - но все эти выспренные мысли вдруг разом выскочили у него из головы, потому что тишину подземелья внезапно расколол отчаянный девичий крик, призывающий на помощь. 'Немцы!' - услышал Рейн и
