тут вдруг сообразил, что ответить на этот вопрос, пожалуй, не может.
– А черт его знает. Пятница? Или четверг?
– Вроде пятница, – сказал Чернов неуверенно, – вот, блин, живем!.. Какой день недели – не знаем!
– Да какая тебе разница? Сегодня рабочий день, и вчера был рабочий день, и завтра будет тоже рабочий, как бы он ни назывался.
– Уйду я от тебя, Степа, – пообещал Чернов мрачно, – вступлю в партию Леонида Гаврилина. Буду у тебя под забором лозунги выкрикивать…
– Ну-ну, – согласился Степан неопределенно.
– Не «ну-ну», а завтра, если это будет действительно суббота, я на работу не пойду. Может у меня раз в неделю быть личное время?
– Не может, если на этой неделе Петровича похоронили, Белова в Склиф сволокли, снег пошел, Никоненко неизвестно зачем позвонил и так далее. Так что будешь завтра работать, Черный!
– Никоненко позвонил, чтобы про Белова рассказать!
– А откуда Никоненко про него знает? Он что, баба Ванга? Какое ему, блин, может быть дело до нас и до наших проблем?! Отчет по Муркину сдал, и больше его ничего не должно касаться, а он звонит! Зачем?
– Вечно ты, Паш, какие-то идиотские выводы делаешь непонятно из чего.
– Какие умею, такие и делаю. Вылезай, приехали.
Снег уже не лепил, а валил, как в новогоднем лесу.
Развороченная бульдозерами земля побелела и спряталась будто под одеяло. Котлован и кран было не разглядеть – только сплошная колышущаяся стена, на которую страшно смотреть. Казалось, что голова закружится, и затянет туда, внутрь, где нет ничего, даже воздуха, только бешеное снежное безумие.
– Черт побери, – пробормотал Степан и, увязая ботинками в раскисшей земле, побрел к конторе. Там было и холодно и грязно, стояли какие-то коробки, а на столе унылым звоном заходился телефон.
– Тамара, – крикнул Степан, топая грязными башмаками и стараясь стряхнуть с них комья песка и глины, – что тут такое? Мы переезжаем или нас обворовали?
– Здрасьте, Павел Андреевич, – выпалила Тамара, показываясь в дверях «кабинета», – я и не знала, что вы приедете. Как там Эдуард Константинович?
– Все в порядке. Отпустили домой. Что у нас творится? Какие-то коробки, и телефон звонит.
– Телефон я не слышала, – призналась Тамара, изо всех сил тараща глаза, – я только вошла. А коробки… это Валентина Петровича вещи. Юденич распорядился собрать все в коробки.
Почему-то от этого известия Степану стало тошно.
– Ты собрала?
– Собрала и сюда поставила. Наверное, надо жене позвонить, пусть приедет заберет…
– Не «пусть приедет заберет», а водителя отправишь! – приказал Степан злобно. – И не когда водителю или тебе удобно, а когда жена скажет. Хоть в три часа ночи. Ясно? Или приказ написать?
– Н-не надо приказа, – пробормотала испуганная Тамара и слегка попятилась. Саши Волошиной не было, а как справляться с начальничьим гневом в ее отсутствие, Тамара представления не имела. – Конечно, я позвоню и отправлю, Павел Андреевич, сегодня же позвоню.
– Дело неспешное, – сказал Степан неприятным голосом, – можно не сегодня и не завтра.
Тамара совсем перестала понимать, в чем дело, только преданно таращила глаза.
– Кофе поставь, – приказал Степан и прошагал мимо нее в «кабинет», – обогреватель включи. Вызови Юденича и Полуйчика. Трубку сними. У тебя что, столбняк? – И усмехнулся гадкой усмешкой.
Уж лучше б ругался и кричал. Тамаре такой способ гневаться был ближе и понятнее, чем двусмысленные усмешки.
Шеф сел за стол, потянул к себе какие-то бумаги, и Тамара моментально выскочила за дверь. Раз попросил кофе, значит, следовало бы сбегать к Зине за пирогами. Тамара была рада до смерти, что у нее появился предлог для того, чтобы хоть на пять минут куда-нибудь убежать.
Степан проводил ее глазами, оттолкнул бумаги, словно они его тоже раздражали, как Тамара. Поднялся и, пятясь, перетащил коробки из «предбанника» в «кабинет». Почему-то ему было неловко оттого, что вещи Петровича стоят посреди дороги, как никому не нужный старый хлам. Степан приткнул коробки к стене, распрямился и сверху посмотрел на них.
Он был совершенно уверен, что должен туда заглянуть.
Зачем? Он не собирался ничего искать, да что можно найти в барахлишке бедолаги Петровича!.. И все- таки он открыл желтые картонные створки и заглянул внутрь.
Сверху лежала куртка, чистенькая рабфаковская куртка, в которой прораб обычно бегал по стройке. Воротник у нее все еще был оттопырен, словно куртку только что сняли с крючка. Впрочем, наверное, так оно и было.
Степану расхотелось смотреть, что там дальше, под курткой.
Собаку бы надо пристроить. Конечно, ее, скорее всего, заберет жена Петровича, но если не заберет, Степан возьмет ее себе. В конце концов, у них больше не живет Клара, которая страдала аллергией абсолютно на все.
Степан рукой потрепал куртку, будто это собачий загривок. Иван будет счастлив. Он этой собакой Степану все уши прожужжал.
