огромным звуком, шедшим из динамиков, и сама пела, свободно и без стеснения, ничего не замечая вокруг.
Карерас допел, скрипки замерли, обвалились аплодисменты, и Ингеборга сказала в сторону музыкального центра:
– Большое спасибо, – и повернулась с пультом в руке. И увидела Степана.
– Прошу прощения, – пробормотал он, неизвестно почему очень смущенный, как будто только что подсматривал за ней в ванной, – я не хотел вас пугать, я только что вошел. Честное слово, только что…
– Вы меня совсем не испугали, – выговорила Ингеборга, едва переводя дух. Ей было очень стыдно. – Я… я готовила ужин. А… Ивана нет.
Только сейчас вспомнив, она нажала кнопку на пульте, и диск выехал с мягким приятным звуком.
– Как… нет? – переспросил Степан, отчего-то плохо соображая. – А где же он?
– Он уехал на день рождения к Илье, это его одноклассник. Вы не волнуйтесь, я прекрасно знаю Илью и его родителей. Заехал папа Ильи, забрал Ивана и повез в детский клуб на Сокол. Они там день рождения отмечают. Сказал, что к семи часам они его привезут. Вот на всякий случай оставил мобильный телефон. Хотите позвонить?
– Нет, – сказал Степан, – не хочу.
– Вы не волнуйтесь. – Она овладела собой. По крайней мере настолько, что ей удавалось говорить почти связно. Она осторожно положила ложку на блестящую поверхность стола, прошла мимо Степана и вынула из гнезда нестерпимо сверкнувший диск.
– Вы любите классическую музыку? – неизвестно зачем спросил Степан.
– Люблю, пожалуй, – согласилась Ингеборга, – но не всю. Я люблю такую классическую музыку, которую любят все плохо образованные люди. Моцарта. Вивальди. Гайдна. Вот Карераса люблю и Монсеррат Кабалье. Знаете, она однажды пела в Париже, и родители купили мне билет. Я потом год не могла забыть тот концерт, так это было… необыкновенно. А Стравинского я не люблю. И Шнитке не люблю. Не понимаю.
– Я свожу вас на концерт Монсеррат Кабалье, – пообещал Степан мрачно, – осенью она приедет в Москву, и я вас свожу. Пойдете?
Ингеборга посмотрела на него и ничего не поняла. Он был какой-то странный, напряженный и как будто сердитый, но явно не на нее.
– Пойду, конечно, – согласилась она осторожно, – спасибо. Только до осени еще надо дожить…
– Это точно, – согласился Степан, – вот это совершенно точно. Дожить бы неплохо.
– А вы почему так рано? – спохватилась Ингеборга. – У вас опять что-то случилось? Или на этот раз, наоборот, ничего не случилось?
– Я еще не знаю точно, – признался Степан, – может быть, случилось. А может, и нет. Точно я буду знать только завтра.
– А почему завтра? – спросила Ингеборга, понимая, что это в общем-то совсем не ее дело.
– Потому что завтра я получу ответ, что находится в том пузырьке, который я нашел в кармане у Петровича.
– У кого? – переспросила Ингеборга.
– У Петровича, – объяснил Степан терпеливо, – ну… не у него самого, а в куртке, которую он всегда носил. Сегодня девицы собрали его вещи, и я нашел в кармане пузырек. А он в тот день жаловался, что потерял лекарство.
– Да, – сказала Ингеборга, – я помню. Таблетки от давления. А… вы совсем приехали или еще куда-то собираетесь?
– Нет. – Он сел за стол и потер затылок. – Я больше никуда не собираюсь.
Ингеборга забрала у него из-под руки длинную ложку, которой мешала в кастрюльке, когда пела «Памяти Карузо».
– Тогда, наверное, вам нужно поесть, – предположила Ингеборга, – хотите?
Он покосился на нее и не ответил.
Он не хотел есть.
С той самой секунды, когда в уши и сердце толкнулась эта привязчивая «Памяти Карузо», он хотел одного – заманить Ингеборгу в постель.
Попробовать, какова она на вкус. Узнать, как пахнет у нее за ушком и в сгибе локтя. Взять в ладонь тонкую щиколотку, так чтобы пальцы обхватили ее кругом, и погладить выпуклую косточку с внутренней стороны совершенной ноги. Посмотреть, как движется ее грудь, когда она начинает дышать все быстрее и быстрее, как становится влажной белая кожа, как напряженно стискиваются пальцы и делаются похожими на птичьи когти.
Он поспешно взглянул на нее, проверяя, не догадывается ли она о том, что творится у него в голове, и быстро отвел глаза, как жуликоватый подросток.
Он не станет думать ни о чем таком. Он прекрасно знает, чем это может кончиться. Леночка научила его.
Он не простит себе, если поганая свинячья похоть вылезет наружу и напугает Ингеборгу до смерти. Все эти земные радости не для него. Он не способен быть таким, как все, поэтому лучше он не будет никаким. Он сейчас встанет, скажет ей, что у него срочные дела, и уедет до семи часов, до возвращения Ивана.
Надо же, как скверно, что именно сейчас его нет дома!..
