– Это еще менее правдоподобно, чем Веник, – пробормотала Марта. – Лида ударила по голове твоего сотрудника и убила?! Это глупости, Данилов. Если бы ей был нужен твой знаменитый блокнот, она бы вытащила его у тебя из портфеля, когда ты принимал душ после очередной сексуальной партии.
– Тогда получается, что никто ни при чем! – заорал Данилов так, что на полке звякнули бокалы. – Нет человека, который мог бы все это! И самое главное – зачем?! Зачем?! У меня нет состояния, и я не завещал никому скрипку Страдивари! Грозовский узнал от Тани про Кольцова, про дом и про то, что его разгромили. Таня узнала про разгром все из той же записной книжки! Тарасов мог узнать все от Грозовского, но ему-то зачем?! Он в пятницу прилетел с гастролей, а в субботу побежал громить дом?! Кто и когда вытащил у меня ключи? Это вообще непонятно! Моим сотрудникам ключи не нужны, они у них и так есть! Значит, остаются Веник, Марк, Тарасов и Знаменская. Марк мог взять у Тани, она ничего бы не заметила! Знаменская?! Веник?! И все сначала! А янтарь?! Этот чертов янтарь откуда?! Кто его вытащил? Когда?! Кто знал о том, что он в шкатулке?!
На этом месте Данилов вдруг замолчал, как будто ему заткнули рот.
– Ты что? – осторожно спросила Марта. Такого Данилова она никогда не видела. – Тебе больно? Плохо?
– На приеме, – забормотал Данилов, – все говорили, что я не в себе. Марк позвонил и сказал, что я какой-то странный, мать позвонила, Знаменская приехала, чтобы выяснить, что со мной.
– А что с тобой?
– Ничего. – Он вдруг улыбнулся и взялся за лоб, но спохватился – ничего такого, что можно было бы расценить как театральные эффекты, не допускалось. – В том-то и дело, что ничего. Со мной все в порядке. И было все в порядке, но почему-то все решили, что я не в себе.
– Да почему все решили-то?!
– Ты знаешь, – сказал Данилов, – мне кажется, что я понял – почему.
Спать он не мог, а Марта уснула на удивление быстро – измучилась за этот длинный и трудный день, начавшийся, казалось, много лет назад. Данилов знал, что реакция еще даст о себе знать и будут слезы, плохое настроение, страх, депрессия, но пока она спала, и он был рад, что она отдыхает.
Она спала у него под боком, а он курил и думал – и все о том, что это так странно, что она спит рядом с ним, несмотря даже на то, что «первую брачную ночь» пришлось отложить на неопределенный срок, и странно, что все так хорошо устроилось. Это было непривычно для Данилова, и он все выискивал подвохи и возможные препятствия на пути к безоблачному счастью, но они что-то пока не находились.
Для безоблачного счастья, сказал себе Данилов, нужно только одно: постараться, чтобы завтра меня не убили.
Он закрыл глаза и снова увидел свое личное черно-белое кино – белая дорога в зализах метели, черные елки, белый снег и белый свет фар, темный ствол поперек белой дороги и, как недостающее шумовое оформление, негромкий хлопок выстрела. Моментальная боль, от которой разрывается мозг и вылезают из орбит глаза. Страх. Ночь. Впереди заброшенный карьер – и больше ничего.
У него Марта, а внутри у нее маленький, мягкий, пузатый, скрюченный ребенок. Их с Мартой ребенок. Данилов ни разу не подумал, девочка это или мальчик. Ему было все равно. Он так и думал об этом – ребенок.
Тот человек готов был убить всех троих, и Данилову теперь ничего не остается, как только победить его.
Руку дергало болью, как будто кто-то включал и выключал секундомер – три секунды боли, пять секунд покоя. Потом стало наоборот. Когда секундомер включился и больше не выключался, Данилов встал.
Он выпил две таблетки анальгина, подумал и выпил еще две. Сварил кофе. Зажег сигарету.
Потом вспомнил, что непременно должен был сделать. Он подошел к кухонному столу и очень медленно нагнулся. В мусорном ведре все еще лежала фотография Марты – лицом вверх. Данилов вытащил фотографию из ведра и вернул на стол, прислонил, как давеча, к солонке.
Ему показалось, что вид у Марты стал чуть более ехидным, возможно, именно потому, что она побывала в мусоре.
Детали, детали, которых накопилось так много, что в них можно было зарыть не одну, а две собаки. Или даже целую стаю собак.
Растоптанный в пыль янтарь на даче у Кольцова и Лида, которая говорит, что потеряла брелок.
«Ну, тот самый, из янтаря, ты привез мне из Прибалтики, неужели не помнишь?»
Голубая краска, которой было написано «Это только начало», и голубая краска у Данилова на ботинке. Веник собирался красить ванную в голубой цвет.
Ключи от офиса. Очки, брошенные на кровь. Кассета на полу в машине Тарасова. Губная помада, которой написано: «Ты виноват». Записки – ему и Марте. Окровавленная рубаха.
Почему Веник соврал? Где он мог быть утром в субботу, и почему это такая страшная тайна? Если все это – его рук дело, разве нельзя придумать что-нибудь убедительное, красивое, правдоподобное, легко проверяемое? Почему не придумал? Потому что ничего не боялся? Потому что не имеет к этим делам никакого отношения?
Как понять, что из всего этого важно, а что – просто мусор? Как стать таким же ловким и сообразительным, как детективы в кино?
Повторяющийся элемент, сказала Знаменская. Знать бы, как его найти, этот элемент, если головоломка никак не складывается и кусочков все время недостает, а те, что есть, кажутся лишними?
Данилов потянул к себе телефонную книжку и вытащил из нее ручку. Он не мог думать без блокнота и ручки, и эта его привычка погубила Сашку.
Он столбиком выписал имена и таким же столбиком – все кусочки головоломки. И провел стрелки от имен к кусочкам и обратно. Стрелочек получилось много, они пересекали друг друга, и разобраться в них было невозможно.
