Нет никакой логики, сказала однажды Марта, только ненависть и злость! Данилов был уверен, что логика есть, нужно только правильно думать. Думать как-то не так, как он, Андрей Данилов, архитектор, зануда, несостоявшийся музыкант, а как тот, хитрый, безжалостный, ненавидящий убийца.
«Что ему от нас нужно? – жалостливо подумал Данилов. – Что привязался?»
Данилов снова взялся за ручку и нарисовал еще немного стрелочек.
Самым главным ему казалось то, что на приеме все говорили, что у него нездоровый вид и вообще он выглядит как-то странно. И еще шкатулка.
Он написал на чистом листке: «прием» и «шкатулка».
Шкатулка стояла в стенной нише, и Данилов побрел к нише, держа левой рукой правую, потянулся, морщась и охая, и достал ее. Открыл – в три приема – и снова закрыл. Ее легко было сломать. Открыть непросто.
Выходит, «черный человек», написав на его зеркале губной помадой «Ты виноват» и залив его чем-то грязно-бурым, отправился сюда и стал медленно – в три приема – открывать шкатулку.
Данилов закрыл глаза и представил себе, как это было – как за его столом сидел чужой человек и открывал шкатулку, которую бабушка подарила, когда Данилову исполнилось четыре года. Нет, пять. Нет, пожалуй, четыре.
Как чужой человек смог открыть шкатулку? Зачем он ее открывал, когда ее проще сломать? Проще и быстрее!
Он опять посмотрел на имена, на стрелочки, на шкатулку, сиявшую белым лицом изображенной на крышке японки, и в этот момент все понял.
Он все понял сразу и до конца. Ему даже холодно стало от этой отчетливой и неумолимой догадки.
Знаменская была права, он нашел повторяющийся элемент. Вернее, не нашел, а просто увидел.
Нужно только кое-что проверить, чтобы убедиться, что он все понял правильно, но и так он был уверен, что прав.
Он понятия не имел, что станет делать, когда все подтвердится.
Как только Марта вышла из ванной – свежая, но довольно сердитая, – Данилов заявил ей, что она должна уехать в Кратово и не приезжать, пока он не позвонит.
– Ты что, – спросила Марта и зевнула, – с ума сошел? Мне на работу надо. И вообще ты теперь от меня не отвяжешься никогда, не надейся даже.
– Я не собираюсь от тебя отвязываться, – сказал Данилов терпеливо, – но на работу ты позвонишь и скажешь, что заболела.
– Я здорова как бык.
– Знаменская выдаст тебе справку.
– Не надо мне никаких справок, Данилов! Я иду на работу, и точка. Что ты станешь без меня делать? А если тебе прострелят еще одну руку или ногу, кто понесет тебя на спине, чтобы ты смог до конца выполнить свой долг?
– Какой долг? – спросил Данилов мрачно.
– Такой, – ответила Марта туманно. – Ты совсем не спал?
– Спал, – соврал Данилов. – Марта, ты должна уехать в Кратово. Или я позвоню Надежде Степановне, скажу, что тебе плохо, она примчится и устроит скандал. Хочешь?
– Надежда Степановна не устраивает никаких скандалов, – назидательным тоном сказала Марта. – А что случилось-то? Почему я должна куда-то ехать?
– Потому, что у меня должна быть свобода действий. Пока я за тебя боюсь, никакой свободы у меня не будет.
– А для чего тебе нужна свобода?
Данилов так толком и не придумал, что будет делать, когда все подтвердится, поэтому ответить на этот вопрос не мог.
– Мне нужно довести все до конца, – раздраженно сказал он, – сегодня я это сделаю.
– Сделай при мне.
– Нет. Слушай, перестань со мной спорить, а?
– Разве я спорю? – удивилась Марта и куда-то ушла.
Данилов посмотрел в окно.
– Марта! – крикнул он и прислушался. – Ты выйдешь за меня замуж?
– Выйду, – сказала она очень близко. Он вздрогнул и оглянулся. Она стояла у него за спиной и улыбалась. – Конечно, выйду. Хоть ты и не танкист.
– Не... кто? – переспросил Данилов.
– Не танкист, – пояснила Марта охотно, – у тебя мама педагог, а папа пианист. Какой из тебя танкист!
– Это о чем?
– О тебе, балда! – Она взяла его за здоровую руку, притянула к себе и поцеловала в щеку. – Как же ты брился? Ногой?
