Он открыл глаза. Ничего не изменилось. Оно лежало на его постели.
Принуждая себя, он сделал шаг, потом еще один и оказался совсем близко.
Вот оно. Вот.
Это была не блузка. Это была концертная рубаха, его собственная, неизвестно зачем хранимая. На ней пятнами цвела кровь, очень красная и свежая.
Данилов осторожно, контролируя каждое собственное движение, взял рубаху за воротник, вынес из спальни и сунул в первый подвернувшийся под руку пакет, затолкал изо всех сил. Потом швырнул пакет в мусорное ведро, сел и быстро закурил.
Руки у него совсем не дрожали.
Ночью ему было так плохо, что несколько раз он подходил к зеркалу, проверяя, не сошел ли с ума. Неизвестно почему, но он был уверен, что, если сойдет с ума, зеркало непременно покажет это, он увидит и поймет. Однако зеркало отражало его в черном свитере с задранными рукавами, привычном и обыкновенном, как зубная щетка. Он смотрел на свитер, и в голове легчало, как будто свитер был свидетельством того, что все нормально, все обойдется.
Один раз он полез в пакет, сунутый в мусорное ведро. Белая ткань, огромный ком, лежала там, внутри. Напрасно он думал, что ему показалось. Наверное, если б показалось, было бы еще хуже – хотя куда уж хуже! Если б ее там не было, он уверился бы в том, что сходит с ума.
Он не может позволить себе сойти с ума. Слишком много радости это доставит родителям и разным «друзьям детства».
Он представил, как они судачат. Он сошел с ума. Этим все и должно было кончиться. Эта дикая жизнь, без семьи, без друзей, без прошлого! Наверное, это началось уже давно. Наверное, когда он перестал играть. Что вы говорите, а с виду такой приличный молодой человек, такой спокойный и выдержанный!.. Бедная мать, только этого ей не хватало!..
Он не сойдет с ума.
Он не может оставить Марту с ее ребенком. На Петрысика никакой надежды нет, это уж точно.
Он курил, и пепельница была полна, а он не мог выбросить окурки, потому что в мусорном ведре лежал пакет, а в нем огромный белый ком с неровными пятнами крови.
В три часа ночи стало совсем плохо.
Кончились сигареты, и он не сразу вспомнил, где лежит запасной блок, а вспомнив, полез на полку и вывалил на пол все ее содержимое. Сигареты упали сверху, Данилов посмотрел на них с отвращением.
На полке лежали какие-то хозяйственные бумаги – счета за свет, телефон и квартиру, – и еще фотографии, целый пакет. Падая, пакет раскрылся, фотографии разлетелись по полу, раскрасив в неправдоподобно яркие цвета светлый чистый паркет.
Данилов сел на пол и стал собирать фотографии. Марта должна была их забрать и забыла. Он не любил фотографий, особенно своих.
Марта обожала снимать его, и он злился, хотя не подавал виду. Вот он садится в машину. Лето, жара, солнце в глаза, соседнего дома почти не видно. Вот Марта с палкой шашлыка в зубах, как людоедка на острове. Вот они оба – этакая романтическая парочка в темных очках и шортах – у памятника тысячелетию России в Новгороде. Туда-то они как попали?! Он совсем забыл. Какой-то пляж, подмосковный, бедный, замусоренный – а это где? Он не знал. Вот это понятно, это Кратово, осень, Надежда Степановна в шали, Марта в черном свитере и тяжелых ботинках. Вот опять он, вид надутый и важный, какое-то официальное мероприятие, на которое он зачем-то таскал Марту. Это Ярославль – высокий берег, бархатный газон, Волга «без конца и без краю». У Марты напряженное, очень бледное лицо, почти незнакомое.
Ярославль он помнил очень хорошо.
Ползая на коленях, он собрал фотографии, сел прямо на пол и стал смотреть еще раз, тасуя, как колоду карт. Сочные цвета приторного обманщика «Кодака» как будто разгоняли мрак в голове.
Ну и пусть таких красок никогда не бывает на самом деле, зато на них весело и легко смотреть.
«Кодак» помог. Внезапно Данилов стал соображать и удивился даже, почему не соображал так долго.
Окровавленная рубаха на его постели не могла появиться сама по себе. И материализоваться из прошлого тоже не могла, хотя на это было очень похоже. Ее кто-то принес и положил, зная, что Данилов найдет ее и ему станет плохо. Так плохо, как пять лет назад, когда он рассматривал хищные тропические цветы на очень белой, неправдоподобно белой блузке.
Кто мог ее принести?
Наступая на пухлые книжки счетов и держа фотографии в руке, Данилов подошел к холодильнику и достал из морозилки ледяную и тяжелую, как граната, бутылку водки. Замороженная, она не лилась, а тянулась в стакан, сгустившаяся и голубая от холода. Когда стакан наполнился до половины, Данилов аккуратно поставил бутылку и влил водку в себя.
Горло оцепенело. Внутренности оцепенели.
Сегодня вечером у него были – по порядку – Грозовский, Лида, Тарасов, Веник.
Грозовскому он отдал компьютер. С Лидой занимался любовью. С Тарасовым поругался. С Веником провел остаток вечера.
Кто из них?
Любой. Любой, черт побери все на свете.
Стоп.
Утром он посылал за договорами Корчагина и еще руководил его действиями по телефону, потому что бестолковый Корчагин никак не мог найти папку с договорами.
