Маша погладила ее по голове, подивившись тому, что волосы такие жесткие, как будто утром девушка головой нырнула в ведро с лаком. Впрочем, может быть, на самом деле нырнула. Длинные волосы, чтобы они лежали сказочными прядями, нужно укладывать и «фиксировать». Машу очень забавляло слово «фиксировать», словно волосы – это монтажное оборудование или арматура, что ли.
Олеся тряслась крупной дрожью, а Родионов куда-то пропал, и Маша, продолжая ее гладить, сердито посмотрела по сторонам – где он?!
Писателя не было видно, зато милицейская фуражка прямо лезла в глаза. Ее обладатель больше не прохаживался взад-вперед, стоял на месте, видимо, внимательно прислушиваясь.
– Дай мне выпить, сука!! – выкрикнула Олеся и отбросила Машину руку, но тут же захныкала: – Ну дайте, ну жалко вам, что ли!?
– Мне не жалко, но тебе уже хватит!
– Мне не хва-атит! Я хочу, хочу! Мне плохо-о!
Маша, не переставая гладить Олесю по голове, прикинула, имеет ли смысл о чем-то ее расспрашивать. Похоже, что не имеет, потому что Олеся вдруг начала раскачиваться, так что свалила со столика пустой стакан с зонтиком. Раскачиваясь, она заливалась слезами и растирала их по физиономии.
И Родионов пропал!
– Олеся, а вы не знаете, у отца Стаса были какие-нибудь проблемы?
– Стас меня бро-осил! Совсем! Что мне папка скажет?! Папка говорит, что если он меня замуж не возьмет, значит, я проститу-утка! Все пальцами будут на меня пока-азывать!..
– Олеся, вы знакомы с его отцом?
– А они меня лю-юбили, так любили-и-и! На день рождения телефон подарили-и-и!! Дорого-ой! Ик!.. Ой!..
– Кто подарил вам телефон?
– Ро… ро… родители Стаса… Подарили… и деньги тоже… карточку «Виза»… с фотографией! К… сва… дьбе готовились. Обещали на Ибицу, так, что ли, она…
– Родители Стаса? – переспросила Маша и даже слегка встряхнула ее за плечи. – Они подарили вам телефон и деньги и к свадьбе готовились?
– Ну… ну да!.. А он меня… он меня бросил!..
Маша села на траву, придерживая Олесю за плечи.
Все это не лезло ни в какие ворота.
Родионова все не было, и фуражка в кустах торчала неподвижно.
Девушка перестала рыдать и теперь сидела, понурившись и взявшись руками за голову. Волосы ее висели почти до земли, и худые лопатки жалобно и как-то очень трогательно торчали на загорелой глянцевой спине.
– Никому я теперь не нужна, – горестно прошептала Олеся и вздохнула прерывисто. – И никто меня не любит… Никто…
Хлопнула дверь раздевалки, и показался Родионов, который издалека возмущенно заговорил о том, какой там бардак, и вообще, пока там что-нибудь найдешь, с ума можно сойти! В руках у него был огромный ярко-желтый ком, оказавшийся халатом. Родионов подошел и накинул его на плечи бывшей сильфиды и нынешней девочки-беспризорницы. Она отнеслась к халату совершенно равнодушно.
– Там кто-то есть, – негромко сказал Родионов, присаживаясь на корточки рядом с Машей. – Я слышал шаги и хруст веток.
– Где?
Он выдернул травинку, сунул ее в зубы и пожевал. Никогда раньше Маша не видела, чтобы Родионов жевал травинки.
– За этой будкой. Я его слышал. Он сначала просто так стоял. Стоял и дышал, а потом ветку, похоже, сломал, треснуло что-то. Потом отошел, но все равно я его слышал.
– Кто мог там стоять?
Родионов пожал плечами и оглянулся на раздевалку. Маша тоже посмотрела и ничего не увидела, кроме зеленой травы, розовых кустов и разросшейся акации прямо позади раздевалки. Все было тихо, даже ветки не шевелились.
Тем не менее чье-то неясное присутствие отчетливо чувствовалось во всем – и в кустах, и в акации, даже в воздухе. Теперь, после того как Родионов сказал, Маша была уверена, что кто-то из кустов пристально наблюдает за ней.
– А там… все слышно?
Родионов пожал плечами:
– Когда она кричала, было слышно. Но она ведь ничего такого не сказала!
– Это он сказал, – вдруг пробормотала Олеся. – Он сказал, что меня не любит. Он меня… меня… бросил. Совсем. Навсегда. – Она соскочила с шезлонга и стала раскачиваться из стороны в сторону.
– Олесенька, – стараясь быть нежной, проговорила Маша, – а у тебя его фотографии есть? Фотографии Стаса есть у тебя?
– Е…есть. Мы в Египте были и фотографировались и потом еще в этом… тоже были… триста лет еще и лошадки там всякие… в Петербурге… Только они у меня в комнате спрятаны, никому их не отдам!
