При мысли об убийстве в голове сразу включился некий маховик, который стал раскручиваться, набирая обороты.
Стас Головко показывал Маше и Веснику какие-то фотографии, по очереди извлекая их из бумажника. Весник смотрел с веселым интересом, а Маша с интересом страдальческим, будто ей больно, а рассматривание фотографий отдаляет прием успокоительного.
– …а вот это мы с отцом и с вашим премьером, он в прошлом году приезжал! Ну, это я дома, не знаю, как она сюда попала! – На «домашней» фотографии Стас Головко с ногами сидел на кожаном белоснежном диване. Рубаха у него была чуть распахнута, открывая загорелую эллинскую грудь, а на низком стеклянном столике стояла извивающаяся, словно при последнем издыхании, ваза с лилиями, а в хрустальной пепельнице в виде дамской туфельки дымилась длинная сигарета и, кажется, даже ананас лежал.
Маша проводила фотографию глазами. Интересно, как именно должен себя чувствовать в этой жизни мужчина, который полузнакомым людям на приеме показывает свои фотографии в алькове?! Каким он должен быть?! Что у него на уме?!
– А это, – продолжал Стас, – мы на фестивале в Ялте. Тут праворуч Фомэнко, во-он, видите? Он тоже тогда на открытии был. Бачите?
Маша с Весником некоторое время «бачили», а Родионов, тот и вовсе не стал «бачить».
Он сосредоточенно думал. Маховик, закрутившийся из-за мелькнувшего в голове слова «убийство», разгонялся и разгонялся.
Значит, так. Она убивает его. За что? Не из ревности и не из-за денег, а потому что он все время «переигрывает» ее, одерживает победу за победой. Она убивает его, потому что он успешный человек, а она никто и никогда никем не будет. Как она его убьет? Яд? Неинтересно, слишком по-женски, да и непонятно, где его взять, так чтобы было правдоподобно. Пистолет? Пистолет хорошо, но тогда она должна уметь стрелять и иметь в этом определенный опыт. Нож? Заманчиво, но очень много крови, и потом опыт тоже необходим, даже больше, чем с пистолетом.
– Дмитрий Андреевич!
…а если задушить во сне подушкой? Не годится, здоровый мужик проснется и не даст себя душить. А если его сначала подпоить и еще какую-нибудь ерунду присочинить, вроде клофелина или…
– Дмитрий Андреевич!!
…всем надоел этот клофелин уже сто лет как. Она столкнет его с лестницы. Точно. Пусть она даже не планирует убийство, просто из мести, а он сломает себе шею.
– Дмитрий Андреич, ты чего, в кому впал, гений наш? Отзовись, ау!!!
Голос Весника словно выдернул его на поверхность. Он был рыбой, плавал себе в теплой воде, шевелил плавниками и думал свои рыбьи думы, а Весник – подлец! – зацепил его острым крючком за губу и дернул вверх, и нет теперь пути назад, в безопасный и теплый пруд, пахнущий ряской, и теперь путь только вперед, в ад, на сковороду, сродни той, на которой черти в аду поджаривают грешников!
Вот сколько всего придумалось за одну минуту. Вот что значит последние несколько лет только и делать что сочинять истории!
Секретарша Маша за руку волокла его в сторону двустворчатой двери и даже не остановилась, когда на террасе появился ее сын – волосы мокрые, торчат в разные стороны, и босиком, – только на ходу скомандовала ему:
– Стой здесь, никуда не уходи и жди меня!
– Маша, ты что, с ума сошла?!
Она отволокла Родионова за дверь, закрыла ее за собой, прижалась к ней спиной – черт бы побрал все на свете сериалы, где встревоженные героини прижимаются спиной к дверям!
– Дмитрий Андреевич, здесь кого-то убили.
Он посмотрел жалостливо. Они же решили никого не убивать! С лестницы столкнули, так будет правильнее! А то, что это убийство, еще придется доказать, доказать придется!..
Она бросилась прочь от двери, подволокла его к лестнице и горячо зашептала в ухо:
– Я искала свою комнату, чтобы взять книги. Я забыла, которая из них моя. Зашла в какую-то, а там в раковине… окровавленный нож. И еще мылся кто-то.
– В раковине мылся?
– Нет, в душе, но я не видела кто! Я не смогла рассмотреть! Дверь была только приоткрыта!
– Бред какой-то, – подумав, сказал Родионов. В голове у него прояснилось, и все встало на свои места.
Никто никого не сталкивал с лестницы! Это он сам только что придумал!
– Дмитрий Андреевич, – шепотом крикнула она, – это совершенно точно! Я пошла искать книги, а там кто-то в душе, а в раковине нож! И на нем кровь, и в раковине кровь!
– Да бред же это! – беспомощно сказал Родионов.
– Нет.
Она явно не шутила, и он слишком хорошо ее знал, чтобы до бесконечности и на все лады повторять, что это «бред». Она не может бредить. Она слишком здравомыслящая трезвомыслящая, и вообще «мыслящая» особа.
– Пойдем посмотрим.
– Нет. Нельзя. А если он все еще там?
– Где?
