Пэтти в колледже

И Пэтти со знанием дела улыбнулась, вспомнив, как Присцилла полночи отмокала после предыдущей пьесы, а на следующее утро появилась к завтраку с нахмуренными бровями и лихорадочным румянцем на щеках. — Ты должна помнить, что огни рампы требуют много цвета, — объяснила она снисходительно. — Ты выглядела бы мертвенно-бледной, если бы я позволила тебе выйти так, как ты хотела вначале. Следующая!

— Нет, — заметила Пэтти появившемуся дворецкому, — тебе выходить только во втором акте. Сначала я приму Разгневанного Родителя. — Разгневанный Родитель был извлечен из своего угла, где он тревожно бормотал свою роль. — В чем дело? — спросила Пэтти, щедрой рукой нанося морщины, — тебе что, страшно?

— Н-нет, — сказал Родитель, — мне не страшно, просто я боюсь, что мне будет страшно.

— В таком случае, тебе лучше передумать, — сказала Пэтти безжалостно. — В этот вечер мы не допустим волнения перед выходом на сцену.

— Пэтти, ты можешь справиться с Джорджи Меррилс; заставь ее позволить мне выйти на сцену без всякого парика, — вскричала Синтия, поворачиваясь и выставляя напоказ шапку желтых кудрей такого оттенка, подобного которому в природе не существовало.

Пэтти критически осмотрела парик. — Возможно, он слегка золотист для этой роли.

— Золотист! — произнесла Синтия. — Он явно оранжевый. Погоди, увидишь, как он заиграет при свете огней. Он называет меня своей темноглазой красавицей, а я уверена, что ни у одной девушки с темными или какими-либо другими глазами не может быть таких волос. Мои собственные выглядят значительно лучше.

— Тогда отчего бы тебе не выйти со своими собственными волосами? Родитель, нахмурь свой лоб, я хочу увидеть, как располагаются твои настоящие морщинки.

— Джорджи заплатила два доллара за прокат парика, и она обязана возместить его стоимость, заставив меня носить его, даже если я буду выглядеть пугалом и это испортит пьесу.

— Чепуха, — сказала Пэтти, отодвинув Родителя и уделяя безраздельное внимание данному вопросу. — Твои собственные волосы и впрямь выглядят лучше. Просто затеряй парик и держись подальше от Джорджи, пока не поднимется занавес. Появляются зрители, — объявила она во всеуслышание, — и вам придется вести себя тихо. Вы так жутко суетитесь, что вас можно услышать во всем театре. Эй, ты зачем так шумишь? — поинтересовалась она у лорда Бромли, который подошел шаркающей походкой, эхом отдававшейся в колосниках.

— Я ничего не могу с этим поделать, — ответил он сердито. — Посмотри на эти ботинки. Они так велики, что я могу разуться, не развязав шнурки.

— При чем тут я. К костюмам я не имею никакого отношения.

— Я знаю, но что же мне делать?

— Не волнуйся, — успокоила его Пэтти, — они выглядят не настолько плохо. Попытайся идти, не отрывая ног от пола.

Она пошла на сцену, где Джорджи давала последние указания рабочим сцены. — Как только по окончании первого акта занавес опустится, замените этот лес декорацией гостиной комнаты и не шумите. Если же вам придется стучать молотком, делайте это во время исполнения оркестра. Как это смотрится? — спросила она тревожно, оборачиваясь к Пэтти.

— Чудесно, — сказала Пэтти. — Я бы едва узнала.

За последние четыре года «лесная декорация» всякий раз исполняла роль натурных сцен, и часть зрительного зала обычно встречала ее гулом недовольства.

— Я как раз шла проверить, готовы ли актеры, — сказала Джорджи.

— Они все загримированы и сидят в артистической уборной, охваченные страхом сцены. Чем мне заняться теперь?

— Одну минуточку, — произнесла Джорджи, сверяясь со своей тетрадью. — Один из членов комитета будет суфлировать, второй останется с рабочими и убедится, что они управятся с занавесом и софитами там, где нужно, еще один должен подавать реплики, а двое будут помогать переодевать костюмы. Синтии за четыре минуты потребуется сменить амазонку на бальное платье. Я думаю, что тебе тоже стоит ей помочь.

— Как тебе будет угодно, — любезно сказала Пэтти. — Я встану на табуретку и буду держать платье наготове, чтобы надеть его ей через голову, как только она появится, подобно тому, как надевают упряжь на раздраженную лошадь. Здесь все готово? Который час?

— Да, все готово, и сейчас без пяти восемь. Мы сможем начать, как только публика будет готова.

Сквозь складки тяжелых бархатных кулис они вглядывались в море лиц перед собой. Восемьсот девушек в светлых вечерних платьях болтали, смеялись и пели. Обрывки песен начинали звучать в одном конце зала, весело носились вокруг, и иногда две какие-нибудь песни сталкивались между собой в самом центре зала к ужасу тех, кто громкости звука предпочитал гармонию.

— Вот идут «старушки»! — объявила Пэтти, когда около пятидесяти человек прошествовали друг за дружкой к отведенным местам возле просцениума. — Пришло много прошлогодних выпускниц. А третьекурсницы что делают? Смотри, по-моему, они собираются спеть им серенаду.

Третьекурсницы встали как один и, обернувшись к ушедшему в мир иной братскому курсу, исполнили песню, примечательную скорее своим чувством, нежели размером.

— Я искренне надеюсь, что нас ждет успех, — вздохнула Джорджи. — Если это не будет соответствовать прошлогодней пьесе старшекурсниц, я умру.

— О, успех гарантирован, — заверила ее Пэтти. — Какой бы ни была наша пьеса, все лучше, чем в прошлом году.

— А теперь клуб хоровой музыки исполнит две песни, — сказала Джорджи. — Слава богу, что они новые! — прибавила она пылко. — Оркестр сыграет увертюру, затем поднимется занавес. Беги и вели им к первому акту стоять наготове.

Лорд Бромли, стоя во всеоружии, с отвращением рассматривал банкетный стол. — Погляди, Пэтти, — позвал он, когда она торопливо шла мимо. — Взгляни на дрянь, которую сбагрила нам Джорджи Меррилс в качестве вина. Уж не думаешь ли ты, что я стану пить дурман, подобный этому.

Пэтти на мгновение замерла. — А что с ним не так? — спросила она, наливая немного в стакан и поднося его к свету.

— Не так? Оно сделано из смородинового желе с водой и смеси холодного чая.

— Я сама его приготовила, — сказала Пэтти не без некоторой гордости. — Чудесный цвет.

— Но мне придется осушить бокал залпом, — возразил возмущенный лорд.

— Уверена, что ни смородиновое желе, ни чай не могут тебе повредить. Скажи спасибо, что здесь нет яда. — И Пэтти поспешила дальше.

Клуб хоровой музыки исполнил две новые песни, отмеченные благодарными аплодисментами исстрадавшейся публики, и оркестр заиграл увертюру.

— Всем очистить сцену, — негромко велела Джорджи, — а ты глаз не отрывай от книги, — сурово прибавила она, обращаясь к суфлеру. — Во время репетиции ты дважды потеряла нужную строчку.

Угасли последние звуки увертюры, прозвенел колокольчик, и занавес раздвинулся в стороны, обнаружив Синтию, сидящую на садовой скамье в замковом парке (первоначально бывшем Арденским лесом).

Когда в конце акта занавес упал и аплодисменты сменились взволнованным жужжанием публики, Пэтти радостно обняла Джорджи. — Это в пятьдесят раз лучше, чем в прошлом году!

— Черт, и Тео Грэнби здесь! — возразила Джорджи с трепетом. (Тео Грэнби была руководителем прошлогодней постановки пьесы старшекурсниц.)

В начале четвертого акта занавес поднялся, и Пэтти протиснулась в весьма тесное пространство за балконом. К счастью, или, скорее, к несчастью, в этом месте в глубине здания находилось окно; Пэтти открыла его, уселась с одной стороны подоконника, а с другой стороны поставила наготове ламповое стекло. «Гром» должен был последовать нескоро, и поскольку недавно Пэтти выбрала астрономию в качестве факультатива, то время ожидания она коротала за изучением звезд.